Глава 2. ВЕРШИНА (5)

Не поехали на Эверест. Все ходили хмурые, злились, переживали.

Злость всегда рвется наружу, ищет - на ком бы отыграться. Лучшей мишени для Федерации, чем Ерохии и его команда, - трудно было придумать.

Проводились заседания. Одно, другое, третье. На заседания приглашали, вызывали нас. На каждом разбиралось - как мы шли, сколько человек достигло той или иной высоты, кто именно.

Прямого обмана мы не могли признать за собой. Было - сокрытие событий с целью получения всеми золотых медалей. Мы были искренни. В этом не сомневались даже наши враги.

Вспоминались все старые огрехи. За два года до этого, при оформлении отчета о первопрохождении северной ледовой стены Ушбы, Ерохин допустил неточность. Неточность - равносильна обману. Уж очень нам хотелось впервые получить медали первенства! А медали в советском альпинизме давали не за вершину, не за восхождение, - за отчет. Кто друг Абалакову, кто напишет, что забил крючьев больше всех, - тот и победитель.

Типическая ситуация сложилась в шестьдесят восьмом году, когда все та же группа спартаковцев Абалакова прошла по пологому склону на пик Ворошилова (такой склон и стеной-то совестно называть), а в это же время рядом, на том же Памире, команда "Труда" впервые поднялась на пик Коммунизма по отвесной двухкилометровой южной стене (Ю.С.К.). Такой стены (5500 - 7500) нет, наверное, ни в Гималаях, ни на Аляске.

Чемпионами стали - абалаковцы.

Потому-то Ерохин и допускал неточности в отчетах. В том числе и о восхождении на пик Военных Топографов. На это тренировочное восхождение всего шло человек тридцать. Но на самой вершине были не все. Всем идти до самого конца было неразумно. Но по правилам тогда все должны были бы вернуться. Но по правилам - эта вершина не засчитывалась никому. Либо все заявленные на восхождение восходят, либо - как будто никого из них и близко не было! Но вершина ведь была покорена, почему же Ерохин должен был от нее отказываться?

Были неточности. Был повод - обрушиться на Ерохина, на меня, на всю команду. Благородный обман, который был до Эвереста молчаливо одобрен даже многими стариками из Федерации, - превратился просто в обман. Потом - в обман общественности. Потом - вырос до обмана советской власти.

Ох, как они с нами расправлялись! Своего унижения, пережитого ими на спуске с Эльбруса, они простить не могли. Обвинить на этот раз Ерохина в трусости - было уже невозможно. Трусами оказались его оппоненты.

И все же, все же... Возможно, с нами обошлись бы и не так круто. Но тут встал Иван Богачев. Иван знал очень многое, о чем мы могли только догадываться. Знал всю подноготную тайной кухни Федерации. Иван резал правду-матку в глаза:

- А что вы именно к нам придираетесь? Белецкий не дошел до вершины пика Сталина, а где это зафиксировано? Нигде, наоборот, вот целая книжка лежит - о том, как они дошли до вершины. Да какой отчет ни возьми - в каждом можно найти неточности.

Богачев припомнил и другие случаи недохождения до вершины маститыми альпинистами. Теми, кто нас судил. Начиналась борьба не на жизнь, а на смерть. Тут уж не до реверансов, если победит Богачев - вся Федерация летит к черту. Нас надо было задавить, затоптать.

Но Ивана уже не остановишь. И вот в воздухе повисает самое страшное:

- Простите, но ведь и вы, Виталий Михалыч, никогда не стояли на высшей точке пика Победы.

Абалаков побледнел. Такую мысль надо было рвать - с корнем. Чтобы никогда, никогда, - ни сейчас, ни в будущем, - никому и в голову не могло прийти, что покорили Победу не Абалаков со своей верной гвардией, а Ерохин и Белопухов.

Нас дисквалифицировали. Срезали звания мастеров спорта. Устроили огромное-погромное собрание альпинистов всего Союза. Мы сопротивлялись изо всех сил, отбивались как могли. Перед моим выступлением (последним словом) ко мне подошел Овчинников:

- Не поддержишь Ерохина, скажешь всю "правду", - тебе ничего не будет.

Но я сказал всю правду - без кавычек.

И власть, и право раздачи наград, и дележка государственных денег - все было в руках Федерации альпинизма. Терять она не хотела ничего. И находила способы уничтожать врагов.

Попал под косу и Божуков. Его не дисквалифицировали, не лишали звания, но не были зачтены восхождения на пик Военных топографов и на Победу. Звание мастера спорта не могло быть оформлено, Валентин заново начинал бороться за включение в высотные команды.

А вот Галустов, смиренный Галустов, из-за которого все и произошло, - остался и при звании, и в величии. Он молчал, он помогал своим друзьям душить нас.

Сначала я не ощущал всей тяжести удара, нанесенного нам. Подумаешь, дисквалифицировали! Но проходил месяц за месяцем - наваливалась тоска. Становилось ясно, что все пути дальнейших восхождений - перекрыты. А хотелось на высоту, я активно готовился к будущему лету, к новому сезону. Я был готов к высоте - как никогда.

Кирилл Кузьмин сочувствовал нам. Но в экспедицию на пик Сталина взял одного Божукова.

Начинало сдавливать грудь. У моей мамы случались такие приступы, она называла это стенокардией. Я не ходил к врачам, я продолжал тренироваться. Но было очень тяжело. Результаты падали.

После семи лет активных поездок в горы я был насильно отлучен от альпинизма, впервые остался летом в душной и пыльной Москве. Была, конечно, возможность поехать в альплагерь, на Кавказ. Но после Победы - это было ухе невозможно. Как невозможно взрослому человеку влезть в штанишки детские. Туда, куда рвалась моя душа, - не пустили.

В то время желающих бегать длинные дистанции было очень мало. И тренер МВТУ по легкой атлетике Виктор Викентьевич Шилов, добрейший человек, видя и понимая мое состояние, предложил тренироваться летом у него. Готовиться на десятикилометровую дистанцию.

Шилов был, конечно, в курсе всех наших дел. И хотя ему, как и всем, поручили добивать нас, как врагов народа, у него этого и в мыслях не было.

Оказалось, бег - тоже очень тяжелый вид спорта. Тяжелый и - интересный. Тренировались пять раз в неделю, вдвоем, в том самом парке Московского военного округа. Мой напарник готовился выступить на дистанции пять километров.

Бесконечное число ускорений. Сто метров, двести, пять раз по сто, пять раз по двести, пять раз по четыреста, снова пять раз по двести. Тренировки требовали не очень много времени. Проводились, в основном, после работы.

Я в то время наконец приступил к работе, инженером в МВТУ. Начал работать вопреки множеству попыток сгноить, послать куда-нибудь подальше. Все сроки пребывания в аспирантуре вышли давно. Я должен был быть распределен институтом на работу.

Распределение было однозначным - в Барнаул, к чертям собачьим! Вон его из института, чтобы духу его здесь не было, этого врага советской власти!

Но ничего не вышло. Спас меня ректор института Николаев. Он тоже был альпинистом. Он любил меня. Иногда в профессорской столовой мы оказывались за одним столиком. Николаев расспрашивал:

- И как это вы все успеваете? Лыжи, альпинизм, наука, диссертация. Да еще семья!

Я говорил, что семьи, конечно, нету, на семью не остается ни минуты.

Между нами складывались ровные, добрые, теплые отношения. В решающий момент он спас меня. Направил вместо Барнаула в новую институтскую лабораторию. Хрущев объявил новое приоритетное направление в промышленности - выпуск и внедрение пластмасс.

Пластмассы можно смело поставить Хрущеву в плюс. Это вам не кукуруза. В течение двух-трех лет промышленный облик страны значительно изменился. Появилось множество деталей из пластмассы, которые были в десятки раз дешевле таких же из металла и дерева.

Как раз новая лаборатория, мое убежище и пристанище, создана была для изучения пластмасс. Состояла, правда, всего из двух человек. Начальник - Лымзин и его заместитель - я. И больше никого.

Лымзин работал над докторской диссертацией, я помогал ему в этой работе. Помощь мою он очень ценил, поэтому я пользовался большими правами и свободами. Я мог ходить на тренировки - когда захочу. Начальник лаборатории и его заместитель были взаимно довольны друг другом.

Работа в новой лаборатории укрепляла мои позиции. Из недр парткома извергалось и ползло по институту негласное положение, установка: Белопухов - антиобщественник, антисоветчик, его надо давить, давить и еще раз давить. А у меня, как у заместителя Лымзина, складывались хорошие отношения с заведующими кафедрами. Возникая чисто по научной линии, зачастую перерастали и в просто человеческие. Наша лаборатория, к тому же, была богатейшей кормушкой. Хлебом не корми - только дай поработать, посотрудничать с нами! За сотрудничество, за одно участие в новой тематике - получали большие по тем временам деньги. А всей дипломатией у Лымзина ведал, естественно, я, больше некому было.

Положение обязывало. Со многими я оказался на короткой ноге. Постепенно приходило успокоение. Грудь больше не сдавливало. В сентябре успешно выступил на первенстве вузов Москвы. Занял четвертое место, пробежав десятикилометровку за тридцать две минуты тридцать секунд. Доволен был Виктор Викентьевич. Доволен был и я.

Приближалась новая зима. Зима шестидесятого года.

Божуков летом в команде Кузьмина взошел на пик Сталина. Взошел по новому пути. Мы с Ерохиным решили - раз лето пропало, значит, надо зиму не пропустить, не потерять даром. Задумали сделать траверс Домбая.

Домбай - самая высокая гора Западного Кавказа. Зимой еще никто не ступал на ее вершину. И не пытался покорить. Организованы были две группы. Группа Академии наук и наша. Восхождение решили делать совместное. Так было безопасней.

В конце февраля мы собрались на Домбайской поляне. Когда-то, еще до войны, здесь располагался альплагерь "Медик". Главным его украшением считался деревянный двухэтажный дом с башенками, в готическом стиле. Лагерь был закрыт, но дом продолжал стоять, теперь в качестве отеля. Там мы и поселились. Жили, готовились, тренировались. Кавказская зима еще не собиралась сдаваться. Часто баловала нас снегопадами, реже - ярким солнышком. Температура на Домбайской поляне не особо стесняла нас, но то на поляне, а наверху ждали настоящие морозы.

Короткий подготовительный этап пролетел незаметно. Покидали гостеприимную поляну - я и Божуков, как всегда, на равнинных лыжах, остальные на горных. Путь лежал по глубоким долинным снегам к подножию Домбая. Нас провожали, - недавние знакомые решили довести до начала маршрута. Одна из провожающих — Нина Воронцова — стала впоследствии женой Валентина.

Под самым выходом на первые скалы была выкопана огромная пещера. В ней все разместились. Шестеро нас, шестеро "академиков", да и проводы пока не заканчивались. Решили выходить на маршрут с разрывом в один день. Восхождение обещало быть трудным, опасным, поэтому заранее договаривались о связи, о возможном взаимодействии.

В пещере оставили лыжи. Воткнули в пол, в снег, рядком. Вышли "академики", возглавляемые Женей Таммом. Ни одного академика в этой команде пока не было, но - доктора наук, ученые с мировым именем. Вышли через день и мы. Ерохин, Божуков, я, Ийя Соколова, физик, только что защитившая диссертацию, Володя Фещенко и Аркадий Цирульников, наш доктор, прошедший с нами траверс Победы.

На четвертый день восхождения наша шестерка вышла под стену, которую обычно называют "психологическая". Пройти, подниматься в этом месте по гребню - очень трудно. Поэтому предпочтительнее было выйти на стену. Стена сама по себе достаточно простая. Легко идется вверх, свободно забиваются крючья. Но все это происходит над двухкилометровым отвесом.

Постепенно все веревки перепутались, все оказались соединенными в единое целое. Последним шел Ерохин. Выбивал крючья, передавал наверх. Первыми шли, поочередно сменяя друг друга, я и Валентин.

Мы вылезли на широкую полку, с которой хорошо уже просматривался выход на гребень. Оставалась последняя небольшая стеночка,

Я подсадил Валю, он вылез, осмотрелся. Оказалось, рядом с ним очень удобный для закрепления веревки камень. По веревке я вылез к Валентину. Мы оказались стоящими вдвоем наверху, а все остальные оставались под нами, на полке.

Божуков, собрав веревку в кольца, уселся на этот камень, я же собирался, закрепив конец, принимать следующего.

Следующим подходил Володя Фещенко:

- Адик, закрепи веревку.

Я только и успел это сделать. И, как только я сделал это, - раздается дикий свист и грохот. Я вижу, как закрепленная за камень веревка разлетается в воздухе по ниточкам в клочья.

Все четверо улетают вниз по стене.

Передать ощущения те - почти невозможно. Срыв произошел через секунду после того, как я закинул веревку за камень. Произойди он на секунду раньше, замешкайся я на секунду, - мы бы летели вместе со всеми, к подножию стены.

Только потом, спустя многие годы, я осознал, что тогда, именно тогда, на зимнем Домбае, я был ближе всего к смерти. Ближе всего того, что случалось в моей жизни. Но все это я осознавал потом. Потом приходил липкий страх: "А что если бы не успел веревку закинуть?".

А тогда - мы были подавлены, смяты, разбиты. Находясь за перегибом, мы не могли видеть никого из наших друзей. Мы только слышали свист.

Спустились обратно на полку. Поняли, догадались, досмотрели - как все это произошло.

Ошибку допустил Ерохин.

Мы замечали, что после дисквалификации, после всех разборов, обвинений, - часто Игорь бывал подавлен, мрачен, уходил в себя. Прежней улыбки уже не было на его лице. Если бы мы заранее задумались над всем этим, - не пошли бы этот труднейший маршрут. Не пошли бы — из-за него.

Эта невнимательность на стене - была результатом подавленного состояния. После разборок на заседаниях Федерации.

Игорю необходимо было сделать большой шаг, огибая огромный камень, выступ. Но за огромным — торчал маленький живой камушек, который надо было обминуть, не наступить.

Мы все проходили это место с должным вниманием, каждый передавал следующему, что камень — живой. Ерохин, видимо, пропустил замечание впередиидущего мимо ушей. Наступил на этот камень. Сорвался.

Но даже не это, не эта - стала той роковой ошибкой, унесшей жизни четверки.

Перед Ерохиным шел Аркадий Цирульников. Игорь не предупредил его, чтобы тот обратил внимание, подстраховал. А между ними свободно болтались пятнадцать метров веревки, был и крюк между ними - забитый слабо, не из расчета на рывок. Цирульников и не смотрел назад, на Ерохина. Все смотрели в противоположную сторону: Аркадий на Соколову, Соколова на Фещенко, Фещенко на меня.

Все устремлены были вперед, вверх, за последний перегиб.

Ерохин, пролетев пятнадцать метров, вырвал крюк и сдернул Цирульникова. То же самое с Соколовой. Втроем они одернули Фещенко, уже почти вылезшего к нам. Последний рывок всей четверки, уже набравшей огромную скорость, - никакая веревка не могла бы выдержать.

Мы сидели на полке. Я и Божуков. С одним обрывком веревки. Без крючьев. Без палатки. Без примусов. Мы шли первыми, облегченные. В рюкзаках - только спальники и пуховки. Зима, Домбай, вечер. Вечер восьмого марта. Утром Соколовой вручили подарок. Куклу какую-то специально тащили. Теперь эта кукла в продранном рюкзаке лежала в двух километрах ниже.

Содержание Гл 2 ВЕРШИНА 01 02 03 04 05 06

	Жизнь после травмы спинного мозга