Мудрость подобна черепаховому супу
- не всякому доступна.
Козьма Прутков

Я часто думаю об ограниченных возможностях нашей медицины, о том, что врачи, как правило, не бывают творцами, а работают по стандарту, не выходя из рамок полученных в институте знаний. Причин такой врачебной деятельности и малой любознательности предостаточно: плохие условия работы, низкая оплата труда медиков, устаревшее медицинское оборудование, большие физические и моральные нагрузки. Но главной причиной такой работы я считаю отсутствие у большинства врачей призвания к своей профессии. Почему-то в консерваторию, в художественное училище не принимают людей без таланта, а в медицинский или педагогический институт (они близки по своей значимости) поступают зачастую случайные люди. Поэтому и появляются врачи, встреча с которыми - настоящая беда для больного.

В те дни, когда я твердо решил не сдаваться своей болезни, меня начали терзать сомнения: "А может быть, есть еще какая-то непредусмотренная возможность, какой-то выход из моего положения, о котором врачи просто не подумали? Ведь нет же, нет безвыходных положений! Надо только суметь найти этот выход, и он поможет мне в моем восстановлении".

И тогда я решил обратиться за советом к другим, более квалифицированным специалистам. Словом, проконсультироваться на стороне.

Всегда считал и считаю дурной, безнравственной манерой искать помощи не у тех, кто тебя лечит. Это неэтично. Оскорбительно для "твоих" врачей. Но в тот момент я не думал о высоких правилах этикета и безнравственности своего поведения. Меня волновало только одно - как избавиться от недуга.

Конечно, я хорошо понимал, что одна консультация погоды не сделает, все мои проблемы не решит, но надеялся, что совет хорошего врача, опытного специалиста может дать мне многое.

Встречу с кандидатом медицинских наук из Института нейрохирургии имени Бурденко предложил организовать один мой бывший пациент. Когда-то я лечил его, а теперь он вызвался помочь мне.

Признаться, волновался я перед встречей с консультантом так же, как перед первым свиданием с девушкой, - уж очень большие надежды возлагал на него.

И вот он сидит передо мной в небрежно наброшенном на плечи халате. Все чувства мои обострены, и я замечаю сейчас то, на что в другое время не обратил бы внимания. Доктору явно некогда. Он забежал ко мне по пути, ненадолго, потому что очень попросили. От этого весь его вид выражает нетерпение. Представился не как коллега коллеге, попавшему в беду, а очень официально.

Глядя в сторону (даже не осмотрев меня предварительно), начал говорить ровным голосом, словно читая страницы из учебника нервных болезней, о том, что ждет меня в дальнейшем: пожизненное заключение в четырех стенах, навсегда буду прикован к кровати, если не умру через 2-3 месяца от пролежней или уросепсиса в страшных муках.

Слушая его, я не верил своим ушам. Правда, нечто подобное говорили и мои лечащие врачи, но не такими словами и не таким тоном. А тут просто удивительная беспощадность, безжалостность. Ни одного ободряющего слова, ни капли надежды на выздоровление.

Он все говорил и говорил, но я уже не слышал его, не понимал. До сознания доходили лишь отдельные слова, которые били меня, словно камни: "Безнадежно. Невозможно. Никогда и никто".

Холодная волна ужаса обдала меня так, что я вынужден был запахнуться одеялом. Внутри все дрожало и только было одно желание - поскорее остаться одному. Ничего себе - проконсультировался у "хорошего" специалиста!

И тут я внимательно посмотрел на него. Это был бледный, аскетичный молодой человек: шея тонкая, кожа лица плохая, и весь вид у него какой-то заморенный. Наверное, много сидит над книжками, мало бывает на воздухе и, конечно, никогда в жизни не занимался спортом. Откуда ему было знать о человеческих возможностях, о победе над собой и обстоятельствами.

Между тем консультант продолжал твердить:

- Поврежден спинной мозг, и все центры управления мышцами и внутренними органами, заведующие трофикой (питанием тканей) разобщены с вышележащими отделами. К ним не идут сигналы из головного мозга. Нервные клетки погибли и не восстановятся. А чего нет, того и не будет...

Все ясно, понятно и просто. Этому его учили в институте, об этом написано во всех учебниках, специальных руководствах и монографиях. Да, он был убийственно прав: все, о чем говорил, давно доказано наукой. А против истины и фактов не поспоришь. Против этого могут спорить только очень невежественные люди, абсолютные профаны в науке.

Я как врач и сам все понимал, даже соглашался с ним. Но как больной отказывался верить жестокому приговору, не желал верить тому, что у меня нет ни малейшей надежды. Ведь консультант совершенно не брал во внимание таких важных факторов при лечении, как человеческая психология, нравственная сила и характер больного.

И все же, несмотря на неутешительный прогноз, я попытался вырвать у него последнюю надежду:

- Может быть, все не так страшно? - робко задал ему вопрос. - Вы не учли, что я спортсмен, привык к борьбе и сейчас готов на любые тренировки.

- Нет! Никто, никогда не вставал на ноги с таким диагнозом, - последовал ответ. - Вы не сможете даже сидеть без посторонней помощи. Специальный корсет, инвалидная коляска. Вот все, на что можно рассчитывать!

Когда мой "прокурор", наконец, огласил до конца мой смертный приговор, я хотел у него спросить:

- Вы ко мне как врач пришли или как судья? И вдруг, неожиданно для самого себя, задал ему совсем другой вопрос:

- Доктор, а вы занимались когда-нибудь спортом, делаете ли утром гимнастику, обтираетесь холодной водой?

Он удивленно посмотрел на меня и все понял. Понял, каким я его увидел со стороны и как оценил. Расстались мы холодно, недовольные друг другом. Я осудил его за беспощадность и прямолинейность, он меня, видимо, - за фантазерство.

Консультант ушел, а я долго лежал, потрясенный этой встречей, Не в состоянии прийти в себя после такой "консультации". Эх, доктор, доктор, как же можно отнимать у больного надежду? Ведь это означает отнять у него жизнь.

Много лет спустя я прочел в книге Н. Эльштейна "Диалог о медицине" следующее. У врача И. была диагностирована запущенная форма рака желудка. От больного это скрыли. Его пришел навестить товарищ по студенческой скамье.

- Мне нужна правда, - обратился больной к старому Другу, - чтобы сделать соответствующие распоряжения. Ты - мой друг... Это рак или нет? Ты обязан сказать.

- Это опухоль.

Больной задумался.

- Спасибо за правду, но ты... убил меня.

И далее оттуда же: Зигмунд Фрейд, узнав от врача, что у него рак, прошептал: "Кто дал вам право говорить мне об этом?"

Древние говорили: "Пока дышу - надеюсь". Росток моей надежды был еще совсем слабеньким, маленьким, трепетным, я с таким трудом берег его и лелеял. А врач, на знания которого я рассчитывал и в ком хотел найти поддержку, грубо наступил на этот нежный побег.

Вылечить ты меня, доктор, конечно не мог, но поддержать был обязан. Для безнадежных больных святая ложь необходима - в этом я убедился на собственном опыте. Это ложь во спасение. Нельзя такому больному говорить откровенно о его настоящем состоянии и тем более давать мрачные прогнозы на будущее, лишая надежды и веры. Больному эта вера необходима как воздух. Малейшее колебание, сомнение в голосе врача могут быть смертельно опасны для страдальца.

После ухода консультанта я лежал оглушенный и раздавленный. Ничего не осталось от того духовно воскрешенного человека, готового к борьбе, которым я был до этой встречи. Впереди - тьма, полная безысходность. Жизнь, по сути, уже кончена, о чем мне прямо, без обиняков и было сейчас сообщено. Так ради чего мне теперь начинать борьбу? Ведь ясно было сказано, что надежды на спасение нет.

Удивительная поддержка пришла вдруг с неожиданной стороны. Пожилая санитарка, работавшая вместе со мной, услышав о несчастье, решила, как и многие мои коллеги, навестить больного. Мой удрученный вид ей явно не понравился.

- Я знаю, что это такое - быть парализованным, и хорошо понимаю тебя, - заявила она мне сразу же, - со мной было то же самое.

Оказывается, еще в молодые годы с ней случилась беда - перелом позвоночника в крестцовом отделе (там нет спинного мозга). Молодую женщину болезнь приковала к кровати, но чтобы жить, надо было на что-то существовать. И это "надо" не давало ей спокойно лежать и ждать, когда наступит улучшение. Начала она преждевременно с огромным трудом перемещаться, чтобы обслуживать себя. И организм пошел навстречу ее настойчивости. Каждое движение вливало в нее новые силы, здоровье крепло и, наконец, она смогла встать на ноги.

Специальности не было, пришлось заниматься физическим трудом. Работала уборщицей, подсобной рабочей. Поначалу очень уставала, мучили боли, но дальше - лучше. И вот до сих пор трудится в полную силу и чувствует себя хорошо.

Простодушно, без тени сомнения начала она меня убеждать, что все обойдется, только я не должен залеживаться, а постоянно двигаться.

Конечно, я понимал, что мой случай намного сложнее и страшнее. Но от простых участливых слов сразу стало тепло на сердце. Это участливое, доброе слово! Порой оно делает то, чего никогда не добиться другим способом. Оно успокаивает, будит надежду, вселяет веру человека в самого себя.

Как ни парадоксально, но эта пожилая малограмотная женщина сделала для меня больше, чем молодой врач с ученой степенью. Она убедила меня не сдаваться, и теперь моя надежда была опять со мной, и я уже твердо знал, что мне надо делать. Отныне без всяких сомнений я вступаю в бой с болезнью. Решение на этот раз было принято окончательно! И как только я сделал это, ко мне то с одной, то с другой стороны стала приходить подмога. Как тут не вспомнить Публия Вергилия Марона, сказавшего в "Энеиде", что "смелым судьба помогает".

	Жизнь после травмы спинного мозга