ВСТУПЛЕНИЕ

(Адик Белопухов "Я - спинальник")

Я — спинальник. Инвалид, как принято говорить, у которого сломана спина, раздроблены позвонки, перерван спинной мозг. Хотя нитка спинного мозга может быть разорвана не полностью. Тогда возможно сохранение кожной чувствительности, возможности делать какие-то движения ногами. Но у меня — полный разрыв спинного мозга. Мое тело полностью парализовано вниз от середины груди. Неподвижно. Нет мышц на ягодицах и ногах. Усохли. На ногах и заду - только кожа да кости.

Каждому человеку собственные страдания кажутся более страшными, чем страдания других. Иногда рождается гордость даже за свои страдания. Ведь я спинальник - настоящий! Не путайте меня с теми, у кого разрыв мозга неполный, кто способен чувствовать или двигаться.

Но в больницах спинальниками называют всех, у кого травмирована спина. И тех, кто может сидеть, ползать, не подкладывая под зад подушку. Может ходить с костылями, надев на ноги внешние протезы. В спинальном санатории врачи называют эти протезы аппаратами. Почему - непонятно. Люди попроще, нянечки, медсестры, зовут их ласково — туторы.

Я всего этого лишен. Я не чувствую даже, как пища идет по пищеводу. С трудностями, возникающими из-за нарушений в тазовых органах, приходится сражаться каждый день.

Меня можно колоть, резать - мне не больно. Я могу обморозить ноги - и не заметить этого. Я узнаю, что моя нога попала в огонь, — увидев волдырь.

Собака с перебитой спиной, скуля, волочит безжизненные задние лапы и хвост. Собака ползет умирать.

Я умирать не хотел. Я и после травмы продолжал ощущать себя человеком. Конечно, я понимал, что жизнь моя будет не такой, как была, не такой, как у людей "ходячих".

Пусть по-другому, но живу, живу так, как суждено, как предопределено свыше.

В травматологической больнице я пробыл в общей сложности полтора года. В общей сложности потому, что два месяца из этих восемнадцати я провел в санатории. Через девять месяцев после травмы, после четырех сложнейших операций, врачи отправили меня в Крым, в город Саки, где находился один из трех спинальных санаториев. Самый лучший, остальные два - на берегу Балтийского моря и в центре Донбасса, - не шли ни в какое сравнение с райским уголком благословенного полуострова.

Я впервые увидел сотни спинальников, да не жалких инвалидов, а вполне довольных своей жизнью. Живущих, а не существующих.

В палате нас было четверо.

Сосед слева отбывал срок на лесоповале, сосной его придавило. Досрочно освободили, дали квартиру в Сыктывкаре, назначили пенсию.

- Ох, и повезло же мне, - любил повторять он. - Мне еще лет шесть оставалось трубить на зоне. И он всерьез был доволен. Лежащего у двери молодого шахтера придавило в забое огромной глыбой. И он тоже умудрялся находить плюсы в случившемся:

- Теперь не надо в забой идти. До пенсии мне еще двадцать лет, а теперь шахта мне будет столько же платить, сколько ребята на угле получают. Да еще каждые семь лет автомобиль дают бесплатно!

Бывший шахтер не был женат до травмы. Молоденькие нянечки целовались с ним, предлагая себя в жены.

Мы трое только начинали свою спинальную жизнь. Четвертый в палате, Иван - имел огромный опыт, накопленный за пятнадцать лет. Всю войну прошел - ни единой царапины. Работал сцепщиком, как-то раз сдавило его между вагонами.

Я ни разу не видел его грустным. Он все время подбадривал нас, своим примером показывал нам, что нельзя падать духом, необходимо бороться, жить. Ведь не последними мы были на Земле.

Была у Ивана любимая байка:

- Выползаю я из квартиры на лестницу, я на втором этаже живу. На заднице, конечно, перемещаюсь в подъезд. Вытаскиваю коляску-"рычажку" из-под лестницы. На руках себя вытаскиваю на сиденье, выкатываюсь во двор. А там сосед мой гуляет, Грицько, он от рождения слепой. Слышит, что я выехал, подходит и начинает жалеть : "Ну який же ты, Иване, бидный, ниженьки у теби не ходют". А я думаю про себя : "Чего он меня жалеет - сам света белого, радости, не видит, а меня считает беднее себя!"

Иван, я считаю, спас мне жизнь. Всех спинальников, начиная с некоторого момента, буквально заставляют ходить на аппаратах. Иван при одной из попыток разбил таз, упав назад, на асфальт. Разбитый зад загнил. Мы и не догадывались, что наш старший, опытный друг обречен.

Мода на аппараты существует во всем мире. Рик Хансен в своей книге пишет о том, что в Канаде тоже призывали всех ходить "вертикально".

Одно дело травма поясничная. Или полиомиелит. У таких - только ноги не работают. Они скачут в аппаратах по коридорам, по лестницам, - если надеть широкие штаны, то и не заметно, что на ногах протезы.

Мне изготовили аппараты быстро, красивые, хромированные, в новеньких скрипучих кожухах. Они имели корсет и три разгибателя-закрепителя: в ступнях, коленях и на уровне таза. Я надевал их час. И час снимал. Не смог в них даже стоять. Выбросил. "Вертикализацию" проходил на балконе, повисая на двух руках, упирая безвольные колени в поролоновый коврик.

Еще до встречи с Иваном, до санатория, я уже понимал, что доля моя - далеко не самая страшная. Что мой случай - это еще ничего. Ведь есть еще один класс людей с поврежденным позвоночником. Шейники. У них травма не в грудном отделе позвоночника, а в шейном. Поэтому не работают еще и руки. "Стакан с водкой не удержит", - шутка, но с каким жестоким подтекстом.

Рядом с шейником спинальник - здоровый человек! Может ухаживать, кормить с ложки, сажать в кресло, в коляску, сцепив две вместе, вывозить на прогулку. Стакан с водкой донести до рта.

Мне повезло. Шейника я увидел почти сразу после травмы.

На третий месяц моего лежания у меня появился сосед. Теперь мы были вдвоем в огромной палате.

Это был мальчик лет шестнадцати. Жить ему оставалось - год максимум, у него не работали и руки. Я видел, как все это тяжело и страшно. Приходила каждый день какая-то женщина, судя по их отношениям, вряд ли мать, скорее тетка, кормила с ложечки, меняла простыни, переворачивала. Он мог только ругаться. Ругаться на бедную свою тетю, которая и так переживала все его мучения - как собственные.

Так во мне рождалось, прорастало чувство, неведомое здоровому человеку. Здоровому, в котором вид инвалида, едущего на коляске по улице, вызывает ужас, жалость, злобу.

Он и представить себе не может, что вот этот немощной, этот калека, бывает гораздо счастливее его самого. Живет гораздо более полноценной жизнью.

Жизнь продолжается. Просто надо верить, что все к лучшему. Проще, конечно, быть здоровым двуногим зверем. Но вот случилась травма, - и вдруг душа словно проросла, человек стал - человеком!

Травму я получил 5 октября 1966 года.

Судьба ли это была, предопределение, мистика, - но весь сентябрь и первые четыре дня октября лил дождь. Осени как в тот год - не припомнишь и не придумаешь. В сентябре, еще здоровяком, я ездил с приятелем за клюквой. На велосипедах, за сто километров от Москвы. Выезжали - под дождем, собирали - под дождем, возвращались - ничуть не лучше.

Тренировки весь сентябрь проходили - под дождем. Тренировались мы тогда почти ежедневно. Наша лыжная сборная МВТУ в составе шести человек в марте совершила рекордный по времени пробег. Из Ленинграда мы бежали в Москву. Следующим намечался Москва-Осло. Готовились мы добросовестно, даже дождь не мог помешать. Пять раз в неделю, ведь мы были любители, а не профессионалы. У каждого в нагрузку была и основная работа.

Я был к тому времени доцентом Бауманского института. И, кроме того, - капитаном нашей команды. Собирались на тренировки обычно после работы. И - работали, работали ногами.

Тот день, 5 октября, вторник, был выходным. Одним из двух свободных от тренировок в неделю. Я должен был ехать в институт к половине третьего, на лекцию. Проснулся в шесть утра и не поверил своим глазам. На улице стояла чудесная погода. Словно заманивала. Двадцать градусов тепла, на небе ни облачка, ласковое осеннее солнышко. Удержаться было невозможно.

Я напялил спортивный костюм, взял лыжероллеры подмышку. До лекции вполне можно было успеть потренироваться, побегать по последнему теплу.

Жил я тогда на окраине Москвы. На автобусе подъехал к тому месту, где начинались горки и овражки, и покатился. Подъем - спуск, подъем - спуск. Встретил Павла Колчина, он тоже тренировался. Приятно было перекинуться парой фраз с олимпийским чемпионом:

- Как дела?

- Да вот, в Осло готовлюсь.

- Давай, успеха тебе. И разбежались в разные стороны. Встретились мы на горе. Я решил, вполне твердо решил, что вот сейчас спущусь вниз, к плотине, и все, поворачиваю к дому.

Но когда я скатился вниз - так захотелось пройти еще подъем, время еще вроде бы было, погода такая прекрасная.

Раздумья были недолгими. Я начал подниматься к деревне Машкино.

На этом подъеме меня и сбил самосвал. Скорость на этом участке для машины ограничена - до 30 км/ч. Но самосвал был армейский, тяжело груженый, управляемый неопытным водителем - солдатом. И шел под семьдесят. Я шел по самому краю шоссе. Водитель на суде потом говорил, что ему показалось, что я иду ровно посередине. И он решил объехать меня с левой стороны. По тому краю, где я и находился.

Он, видимо, ничего не соображал в тот момент. Ему бы ехать, даже и на такой скорости. Но он зачем-то решил рвануть руль влево. И увидел перед собой обрыв дороги. Опытные шофера в таких случаях предпочитают вылететь в кювет, разбить машину, рисковать собственной жизнью, но не сбивать человека.

Солдат был молодой, самосвал бросил обратно, на дорогу.

Все это были доли секунды. Я ничего изменить не мог. Самосвал оказался передо мной. Понятно, что из всего дальнейшего я ничего не помню. Голова была разбита, продырявлена. Одна нога практически оторвана. Но потом я для себя восстановил всю картину. Кинуло меня прямо под самосвал, на четвереньки, прошел он прямо надо мной. И бампером, как четко отпечаталось на моей майке, задним бампером проехался по спинным позвонкам.

Когда я через пять дней очнулся, а первые пять суток я был в беспамятстве, у моей постели сидел Тима Савостин, с которым мы вместе бежали Ленинград-Москва. Первыми словами его было: "Жадность фрайера сгубила!" Ведь верно, не надо было идти на эту незапланированную тренировку. Но я не жалел о случившемся впоследствии.

Я лежал на шоссе. Шофер, солдат молодой, не уехал. Он стоял рядом в растерянности, дрожал от страха. Из моей пробитой головы текла кровь. Но все же я был очень здоровый - вся не вытекла, свернулась как-то. Весь череп был в дырах, но кровь остановилась. Мимо пробегал с командой тренер сборной Талят-Келпш. Он был знаком со мной. Вызвал "скорую". Но откуда? Понятно, что из ближайшей больницы, из поселка Черное. Меня загрузили и повезли. Солдатом занялась милиция, выясняли, чья вина. Талят-Келпш убежал дальше, тренировать команду. А меня поместили в загородную больницу.

Врачи стоят вокруг - и что теперь с ним делать? Вроде труп трупом, никаких документов с собой, в спортивной майке и штанах до колен, на ногах ролики какие-то. Ну ролики, конечно, сняли, а дальше что?

Я действительно пришел в себя только на пятые сутки. Но случилось маленькое чудо. Видимо, сознание чуть-чуть сработало. Врачи рядом обсуждали, что со мной делать, и вдруг я пробормотал:

"Отвезите меня в ЦИТО, и позвоните по телефону." Я назвал номер своего друга Валентина Божукова. Номер, который я до этого в здоровом состоянии никогда не мог запомнить, смотрел по записной книжке. Почему я назвал именно ЦИТО? За шесть лет до травмы, в шестидесятом году, я сломал ногу на тренировке в Царицыно. Там все альпинисты отрабатывали скалолазную технику на стенах разрушенных дворцов. Спрыгнул метров с шести, нога попала на кирпич. Разрыв связок, сустав весь синий. Отвезли в институт Склифосовского, лежал я там полтора месяца. Перелом ноги - мелочь, на костылях тренироваться вполне возможно. Ребята специально приезжали, мы бегали по парку, я иногда даже вырывался вперед. Да к тому же отпуск по болезни - четыре месяца не работал!

Жил я тогда на окраине. Правда, сейчас санаторий "Узкое" более напоминает центр города. А в середине шестидесятых - небольшие домики, окруженные лесом, пруды, заросшие кувшинками. Я брал автомобильную камеру, катался по пруду, задрав ногу в гипсе вверх. Тренировал верхнюю часть тела, пока нижняя зарастала. Подтягивался, отжимался.

Каждую осень альпинисты Москвы проводили неофициальное первенство по общей физической подготовке. Из-за перелома я занял в тот год только двадцатое место в пятикилометровом кроссе. Но подтянулся и отжался лучше всех, а на здоровой ноге присел аж сто двадцать раз. Так что в общем зачете был первым. Тогда для меня было очень важно - быть первым.

Четыре месяца в "Узком" изменили и всю мою жизнь в науке. Формально в спорте я был любителем. Но фактически считал занятия спортом главным делом жизни. Хотя чуть-чуть не успел защитить докторскую диссертацию до травмы.

Всегда на первом месте был спорт. Я учился в МВТУ, потом в аспирантуре, защитил кандидатскую, И все всегда - на бегу, в перерывах между тренировками. Времени вечно не хватало. С двенадцати лет, с тех пор как в техникум поступил и начал заниматься лыжными гонками. У меня обнаружилась какая-то генетическая предрасположенность к длинным дистанциям, выносливость в многодневных нагрузках. Она во мне зудела, играла, рвалась наружу, требовала проявления.

Во время учебы в институте к лыжам прибавился альпинизм. Времени на научную работу оставалось все меньше. Хотя и успел сделать научное открытие, написать диссертацию, защититься, - все это было чистой случайностью.

И в аспирантуру я попал совершенно случайно. И не за тем, чтобы сделаться ученым. Закончил в 57-ом году, эксперимент поставил - получилось, посидел в библиотеке, подогнал теорию - вот и статья, и диссертация. Написал и - забыл про все это. 58-ой год - наша экспедиция штурмовала Победу. Стали чемпионами страны. В 59-ом году - собирались на Эверест, впервые. Я был включен в первую гималайскую сборную. Научная работа вообще встала. Нас, как членов сборной, зачислили на стипендию от государства. Все, что мы должны были делать - это готовить штурм высочайшей вершины.

Но китайцы захватили Тибет, Хрущев поругался с Мао, - экспедиция не состоялась. Все наши продукты, уже отправленные в Китай, естественно, достались нашим бывшим братьям. Они без нас предприняли попытку восхождения, как до сих пор утверждают, — успешную, но никто в мире им не поверил. Мы - в первую очередь. Мы видели их на совместных тренировках, видели, насколько слабая была у них команда, видели, как при небольших еще нагрузках китайцы глотали наркотики.

Начиная с 60-го года, я постепенно отходил от альпинизма. Хотя продолжал участвовать в экспедициях и восхождениях, даже стал на следующий год чемпионом страны. Мы взошли по новому пути на пик Сталина. Ездил в горы и в 62-ом, и в 64-ом, и в 65-ом годах. Но душа была - в лыжных гонках.

И вот в 60-ом году у меня наконец-то выдались четыре месяца, почти свободных от тренировок. Впервые в жизни! И тут я вспомнил, что еще три года назад, когда я только-только написал статью, ко мне подходили наши мужики из института и предлагали участвовать в написании книги как раз по моей специальности, по литью под давлением.

За три года до этого я обещал - да забыл, забыл - за всеми делами. Да и некогда было. А тут - целых четыре месяца!

Я связался с ребятами. Оказалось, еще не поздно было, книги тогда издавались очень долго. Из одной моей статьи получилась целая глава.

Книга вышла, на конкурсе заняла первое место. Таким образом я неожиданно для самого себя стал теоретиком литья под давлением. Так я вошел в науку. И, как оказалось, очень кстати. До защиты кандидатской я был ассистентом. После защиты стал доцентом. У доцента педагогическая нагрузка меньше, - значит, больше свободного времени для занятий лыжами.

Ага, думал я, а если докторскую защитить - так еще больше времени освободится. Сам себе буду хозяин. Кафедру создам, буду кафедрой заведовать. Как наш заведующий, в понедельник провожу собрание кафедры, всех ругаю, а там вся оставшаяся неделя - свободная, бегай - не хочу!

Такие мысли и мечты определяли мою жизнь в науке. Я готовил защиту докторской диссертации.

Если бы мне в детстве кто-нибудь сказал, что я буду ученым, буду заниматься наукой, я бы по меньшей мере очень удивился. До своего поступления в институт я и не представлял себе, что существует какое-то литье под давлением, я и представлять себе не хотел ничего подобного.

Но за меня в моей жизни все было решено.

Содержание

	Жизнь после травмы спинного мозга