Глава V. В ПОИСКАХ СЕБЯ

Домой я возвратился ровно через год после травмы. Поселок Металпострой, или, как его по-другому называют, Соцгород, входит в черту Питера, но это скорее его пригород. Раньше отсюда в центр можно было добраться только пригородным поездом со станции Ижоры. Потом открыли автобусную линию от завода “Большевик” до нашего поселка, электрифицировали железную дорогу, и теперь чувствуешь себя ближе к городу, кажется, что ты настоящий ленинградец — испытываешь особое чувство гордости.

Правда, не настолько, чтобы равнять себя с жителями Петроградской стороны, Васильевского острова, Невского проспекта или набережной Невы. Бывая в этих местах, я остро завидую коренным ленинградцам, жизнь которых проходит в кварталах, полных особой прелести, одухотворенности и красоты.

Однако зависть быстро проходит, мне и поселок наш нравится. Всю свою сознательную жизнь я прожил в рабочих поселках, с ними сроднился, в них есть свои достоинства, отсутствующие в большом шумном городе.

Здесь на коротких тихих улицах вокруг тебя всегда много знакомых лиц, это действует успокаивающе, со всеми здороваешься, чувствуешь себя к людям ближе.

В громадном многолюдном городе, по-моему, люди более одиноки: порой они не знают даже своих соседей.

Я когда вернулся в Ленинград с Алтая, долго не мог к нему привыкнуть. Часами стоял на Невском и смотрел на живую человеческую реку. Всё ждал — вдруг кто-то знакомый появится. Но толпа все шла и шла, и один и тот же человек не проходил мимо дважды, все новые и новые лица.

Наш небольшой поселок совмещает в себе городские и сельские черты. К югу, за железной дорогой, расположены электромашиностроительный завод и научно-исследовательский институт электрофизической аппаратуры имени Ефремова. Севернее, по берегам Невы и впадающей в нее реки Ижоры, теснятся столетние рубленые дома.

В свободный день здесь приятно быть, посмотреть на спокойно струящуюся водную гладь. За забором, пригревшись на солнце, спит у будки пес, во дворе копошатся куры, а в канаве с водой утка учит плавать утят.

Сейчас поселок очень разросся, там, где раньше были огороды или мальчишки играли в футбол, появились новые заводы и большие жилые массивы, прежняя жизнь маленького поселка уходит в прошлое, а новая становится такой же бойкой, как в городе.

Наш четырехэтажный дом был расположен в самом центре. В одной комнате жили отец и мать, в другой я, Лина и Игорь. В каждой комнате стояли стол, шкаф, диван-кровать, а в нашей с Линой еще и кроватка сына. Два одинаковых книжных шкафа сияли полировкой и зеркальными стеклами, за которыми хранилось все наше богатство — книги. Вдобавок мы еще зачем-то привезли с Алтая огромный дубовый буфет, отбиравший у нас жизненное пространство. Это была единственная вещь, сохранившаяся со времен моего детства. Зеркала его полопались после небольшого пожара, устроенного моей мамой, а в огромном дубовом чреве среди разнообразных блюд, салатниц, рюмок и фужеров стояли опять же книги. К моему возвращению отец купил мне функциональную кровать, имевшую два ручных привода для подъема нижней рамы. На ней можно лежать или, подняв спинку кровати, сидеть, при этом сидя не затрачиваешь никаких усилий. Над кроватью установили балканскую раму, с ее помощью легче переворачиваться с боку на бок, перебираться с кровати в коляску и обратно. Купили мне и складную инвалидную коляску. Все это помогло мне дома с первых дней начать активную жизнь.

Я продолжал лечиться, приобретал навыки самообслуживания, много и упорно тренировался. Еще в нейрохирургическом институте я научился самостоятельно есть, умываться, чистить зубы, потом бриться электробритвой, мог снять и надеть рубашку. Все это может кому-то показаться пустяками. Но не шейнику! Любое дело просто, если оно освоено, когда же все валится из рук, обливаешься пищей или не можешь как следует натянуть рубашку, то не редко охватывают злость и отчаяние. Есть, например, я научился лежа на животе, на боку, любой рукой, сидя на кровати или за общим столом.

Дома я стал учиться писать. Честное слово, это было нелегко. Мне и сидеть-то тяжко, а сжимать двумя руками ручку и выводить ею каракули и подавно. У шейников есть разные приемы и приспособления для письма, например металлическая оправка, в которую вставляют шариковую ручку и пальцы руки. Те, у кого пальцы спастически скрючены, приспособились зажимать ручку между основаниями двух пальцев, а один знакомый шейник очень хорошо пишет, держа ручку в зубах. Я же свободно и много пишу, фиксируя ручку двумя руками. Умение писать, скорость и качество письма восстановились полностью, но совершенствоваться в этом искусстве пришлось в течение нескольких лет. Позже я научился печатать, приобрел портативную пишущую машинку. Все свои научные статьи, заявки на изобретения и другие материалы печатаю сам.

Не очень уповая на лекарства — к тому времени я многие из них перепробовал,— я верил больше всего в физкультуру и занимался ею практически все свободное от еды и сна время. “Движения способны заменить любое лекарство, но все лекарства мира не в состоянии заменить пользу движения”. Может быть, это чересчур категоричное в первой части высказывание французского медика Тиссо неприменимо к некоторым человеческим недугам, к травме же спинного мозга оно имеет самое непосредственное отношение: без упорных, регулярных тренировок не только восстановление здоровья, но и сама активная жизнь невозможна. Без движения спинальник обречен на угасание. Знакомясь с методистами ЛФК, я заимствовал у них подходящие мне комплексы физических упражнений. Лина записывала их в тетрадь, а потом я делал их ежедневно, чередуя занятия на спине, на животе, растягивая резину и эспандер, упражнялся с тяжелыми и легкими гантелями. Из разрезных гантелей я вынул пружины и в освободившееся пространство вставлял кисти рук. Так гантели держались надежно.

На заводе мне сделали легкую алюминиевую дугу для упора при ходьбе, поставили ее не на колеса, а на полозки. Она стала устойчивой и не ускользала из-под рук. Каждый день я ходил за этой дугой, поддерживаемый отцом, и каждый день мне делали пассивную гимнастику, помногу раз сгибали ноги во всех суставах и во всевозможных направлениях.

При пассивной гимнастике сначала я только посылал мысленно импульсы, потом попросил, чтобы мне связали петлю из широкого брезентового ремня. Петлю подкладывали под колено, в нее же я продевал руки и тянул что есть мочи на себя, помогая сгибать ногу. А это был нелегкий труд, так как тазобедренные суставы стали тугоподвижными.

При высокой температуре и, после почечного криза врачи, естественно, отменяли занятия ЛФК. Неподвижность и нарушение обмена веществ способствовали отложению в суставах солей — образованию контрактур. Кроме того, со временем увеличивается непроизвольное напряжение мышц ног, живота и спины. Это напряжение, спастика, вызывает неприятные судороги мышц, нужны большие дополнительные усилия для его преодоления. Зато после физкультуры спастика заметно уменьшается, поэтому я перед пассивной гимнастикой занимался сам активно упражнениями на все группы мышц. Все это приостанавливает развитие контрактур, разрабатывает суставы, увеличивает их подвижность.

Чтобы избежать монотонности, я пытаюсь выполнять каждое упражнение как можно лучше, акцентировано, веду счет общего числа упражнений, а иногда пою песни: “Раскинулось море широко...” или “Пыль”, делая в такт движения. Помните, у Киплинга:

Пыль, пыль, пыль, пыль
от шагающих сапог,
отдыха нет на войне...

Говорят, очень хорошо во время гимнастики слушать ритмическую музыку, а при ходьбе видеть свое отражение в большом зеркале.

Комплексы упражнений я регулярно видоизменял, постоянно намечал конкретную цель, после достижения которой ставил новую, более сложную.

Часами я сидел на кровати свесив ноги, теперь уже без упора в спину и без ошейника. Получалась, правда, только “поза извозчика”, стоило разогнуться, как я терял равновесие, опрокидывался назад.

Еще труднее сидеть с вытянутыми ногами: этому препятствуют спастика и контрактуры, слабость мышц корпуса тела. Раз за разом садился я на кровати, потом на полу, на матах. Стало получаться, тогда я добавил еще и упражнения сидя.

Занятия лечебной физкультурой дают разный эффект в зависимости от места их проведения. Когда тренируешься на матах, то включаются в работу все действующие мышцы, а на кровати движения существенно ограничены. На матах я научился переворачиваться, ползать по-пластунски и на четвереньках.

Весь этот труд был не напрасен. Я настолько окреп, что при поворотах мне нужна очень небольшая помощь — разгладить простыни, уложить ноги.

Лина после более чем годичного перерыва начала работать. Отец же вообще работы не прерывал, и дома теперь я оставался вдвоем с матерью. Игорь пока жил у дедушки в Николаеве.

Но занятия физкультурой не могли заполнить образовавшийся умственный досуг. Постоянно думая о работе, я даже не мог себе представить, что стал пенсионером, пусть по инвалидности, что с работой покончено навсегда.

“Конечно, бездействие временно,— успокаивал я себя,— производству нужны мой труд и мои знания, а уж работать я буду честно”. Но все попытки трудоустроиться были безрезультатны. Везде нужны люди здоровые, присутствующие на рабочем месте, а я мог работать только на дому. Наконец мои друзья с “Большевика” после длительных переговоров с различными ответственными товарищами устроили мне временную работу по договору. Я должен был выполнить расчеты по механизму, чертежи которого мне доставили домой вместе с заданием. В задании были приведены исходные данные и оговорен перечень необходимых расчетов.

Я с жаром приступил к делу. Два раза в день я садился на кровати, клал на ноги подушку, доску и принимался за работу. Написав фразу, я откидывался, тяжело дыша, и отдыхал. Дыхание восстанавливалось, и я писал следующую фразу.

Раньше подобные расчеты мне приходилось выполнять не раз, в свое время я сам разработал теорию аналогичных механизмов, и незадолго до травмы одно издательство даже включило в план мою книгу по этим проблемам. Поэтому сейчас задачи мои были сугубо механические: аккуратно написать текст, сделать нужные эскизы, выполнить численный расчет.

Уже спустя час я начинал сильно уставать. Пот лил по лбу, за ушами, по шее, я едва успевал вытирать его полотенцем. Проработав два часа, я ложился и приступал к занятиям физкультурой.

Беспокоило, как-то я справлюсь с численными расчетами: ведь я не мог держать в руках логарифмическую линейку и одновременно перемещать визир и движок. Тут надо было что-то придумать. После некоторых размышлений я попросил вырезать в доске, на которой работал, неглубокий паз в точности по размерам логарифмической линейки. Линейка, вставленная в него, фиксировалась, а движок и визир свободно перемещались. По краям движка мой брат снял пластмассовое покрытие и вместо него приклепал металлические пластинки, в которые ввернул выступающие цилиндрики. Упираясь ладонями в цилиндрики, я легко перемещал движок, потом устанавливал визир. Работать на линейке стало удобно, и таким образом я выполнил все необходимые численные расчеты.

Кстати сказать, недавно мне принесли посмотреть мини-компьютер величиной с портсигар. Удивительно изящная вещь, прекрасно работает от легкого прикосновения к клавишам. На таком компьютере очень просто считать даже с плохо действующими пальцами, при этом получаешь истинное удовольствие от работы.

...Прошло четыре месяца. Передо мной лежала порядочная стопка листов бумаги, исписанных формулами, с эскизами, выполненными неуверенной рукой, с таблицами цифр. Я любовно их разглаживал, проверял, нет ли где ошибки. Это был самый тяжелый расчет, когда-либо выполненный мной, над ним я работал действительно в поте лица. Мне было чем гордиться, чему радоваться.

Расчет я переслал на завод, где его проверили и дали ему хорошую оценку. Рекомендации расчета были использованы при выпуске чертежей механизма. Вот только с оплатой моей работы по договору не получилось. За это время на заводе сменился главный бухгалтер, новый главный бухгалтер отверг договор.

— Инвалиды и так получают большие пенсии,— сказал он,— а заводские инженеры должны эту работу выполнять сами.

В то время пенсия у меня была небольшая, однако я и вправду не очень нуждался, так как отец предоставил моей семье все имеющиеся у него средства.

Нет, я глубоко переживал не из-за денег. Просто распахнувшуюся дверь в трудовую жизнь, в коллектив кто-то неумолимо закрыл, и мне нечего было ему возразить. Он стоял на страже... Радость трудового подъема сменилась депрессией.

Вечерело. За окном серой ватой растекались сумерки, лил дождь, кончалась зима. На проводе перед моим окном раскачивался одинокий мокрый воробей. Холодный ветер ворошил ему перышки, старался скинуть наземь, а он держался, подергивал хвостиком, не летел в тепло под крышу. Это был упрямый воробышек...

Любовь и уважение к труду прививались нам с детства. То, что труд есть дело чести, дело славы, доблести и геройства, мы постигали на примере своих отцов и матерей. Уже со школьных лет мы, как могли, помогали взрослым, собирали металлолом, колоски пшеницы в поле, работали на уборочной.

Поступив в институт, я, как и мои однокурсники, каждое лето проводил на комсомольских стройках. Мы строили коровник в Осьминском районе, узкоколейку в Лужском, убирали картошку в Гатчинском и турнепс во Всеволожском. А потом целина, которую мы прошли в студенческих отрядах. Для человека труд необходим как дыхание.

Для инвалида же работа является и самым лучшим лекарством, без нее не может быть и речи о его социальной реабилитации. Но ему надо научиться работать так хорошо, чтобы его труд приносил пользу обществу, а не только ему самому. Это главная цель.

Вернуть прошлое нельзя, а расстаться со всеми прежними идеями и планами я не мог. Нужно было от них освободиться. Первым делом, вооружившись инструкциями, я стал писать заявки на изобретения. Я не владел техникой переписки с экспертами и не сумел отстоять свои идеи, приходилось учиться этому по ходу дела: по первой заявке положительный ответ был получен сразу, по другим — отказ. Затем я получил еще одно авторское свидетельство по машине, которой занимался вместе с Валентином Макаровым в последней своей командировке.

Еще работая в конструкторском бюро, я занимался научной работой, публиковал статьи в журналах и сдал два кандидатских экзамена в политехническом институте. Чтобы довести дело до конца, стал готовиться к последнему экзамену по своей специальности.

Несколько месяцев подряд я изучал сложнейшие разделы механики, мне это доставляло истинное удовольствие, и подготовился я хорошо. Кафедра “Механика и процессы управления” политехнического института, на которой я состоял соискателем, пошла навстречу, создав комиссию из трех человек для приема экзамена на дому. В комиссию вошли профессор А. А. Первозванский, доценты М. 3. Коловский, И. Б. Баргер.

Я чувствовал колоссальную ответственность и очень волновался. Дело в том, что М. 3. Коповский — инвалид войны, а И. Б. Баргер — инвалид труда. Несмотря на это, они много и плодотворно работали, являлись ведущими специалистами в области механики. Как же я мог плохо отвечать таким замечательным людям и ученым! Стыдно было бы искать у них снисхождения. Я ответил на все поставленные вопросы и получил оценку “отлично”.

Этот экзамен я выдержал, но впереди были еще более сложные, которые ставила сама жизнь.

Уже отлетела опавшими листьями осенняя краса Павловского парка, перестали бить упругие струи фонтанов Петродворца, в переполненных залах ленинградских театров прошли новые премьеры, каждый день, полный забот и труда, развлечений и любви, сменялся другим. Все шло заведенным порядком. Только в моей комнате внешне, казалось, ничто не меняется: тот же узор на обоях, трещины на потолке, раскачивающиеся провода за оконным стеклом, изборожденным ломаными струйками дождя. Все застыло вокруг, но внутри, в душе, кипели неутоленные чувства, подогреваемые огнем надежды. Напряженно работала мысль, строя новые и новые планы. Я не знал покоя сам и, надо признаться, не давал его окружающим. Прошел еще один год, конец его был очень счастливым: наша семья получила трехкомнатную квартиру. Решающую помощь в этом оказал бывший директор Научно-исследовательского института электрофизической аппаратуры Е. Г. Комар.

К этому крупному ученому-физику, члену-корреспонденту АН СССР, узнав о наших трудностях, обратился председатель Колпинского райсовета А. П. Параничев с просьбой помочь нашей семье жильем. Нам выделили дополнительную жилплощадь, и мы обменяли ее вместе с той, что у нас была, на новую квартиру. Много внимания и заботы уделила нам начальник ЖКО С. В. Никитина, пока подыскала приемлемый вариант обмена.

Зачем я обо всем этом пишу? Ведь и без того вся наша семья хранит благодарную память об этих ушедших из жизни людях, это так, но я хочу еще подчеркнуть исключительное значение жилья для инвалида-хроника: всякая помощь ему в этом неоценима для всех членов семьи на долгие годы.

Конечно, лучше всего жить в квартире со всеми удобствами, иметь горячую воду, газ, просторную ванную, лоджию, в которую можно проехать на коляске, а в доме лифт, устроенный так, чтобы не надо было преодолевать ступени при выезде на улицу, — это идеал. Подавляющее же большинство инвалидов обитают в домах без лифтов, и для них существенно, на каком этаже расположена квартира.

Спинальники с сильными руками при небольшой посторонней помощи преодолевают на коляске короткий лестничный марш, на который укладывают дощатый помост. Для них и для тех, кто передвигается на костылях, квартира на первом этаже более всего подходит. “А мне, — думал я,— часто на улицу не выбраться: Лина и отец работают, при ленинградской погоде мало дней в году, когда тепло и сухо. Буду жить на втором этаже, хоть на балконе подышу свежим воздухом, а потом что-нибудь придумаю, как выбраться на улицу”.

И еще одна радость: после долгого отсутствия вернулся в родной дом мой сын.

Итак, я получил возможность тренироваться в просторной комнате, залитой солнечным светом. Еще больше захотелось добиться восстановления здоровья и работать, работать, работать.

Занимаясь лечебной физкультурой, я, конечно, видел, как много сил и времени отнимаю у моих помощников. При ходьбе за дугой мне нужна была постоянная страховка, а при пассивной гимнастике вообще невозможно обойтись без посторонних усилий.

Первое время, когда я был совсем слаб, это было еще как-то оправданно, теперь я стал покрепче и должен был найти какой-нибудь другой метод тренировки, более самостоятельный. В Саках я видел, как большинство инвалидов передвигаются в гимнастических брусьях, и попросил товарищей с “Большевика” сделать и мне что-то подобное. Валентин Макаров спроектировал оригинальные металлические брусья, состоящие из четырех разъемных частей. Брусья могли складываться, занимая меньше места в комнате, регулировались по высоте и ширине. Их изготовили на заводе и привезли мне на новую квартиру. С тех пор я стараюсь не пропустить ни одного дня без ходьбы в этих брусьях. Хожу в них сам, без посторонней помощи.

Трудно даже представить, сколько времени эти брусья высвободили моим родным, какую пользу принесли мне. Ежедневная ходьба укрепляет мышцы и кости скелета, способствует нормальному кровообращению, лучшей работе тазовых органов, заметно улучшает общее самочувствие. Бывает, что хандришь или неважно себя чувствуешь, нет желания и сил встать на ноги, в кровати так покойно, да и поздно уже — пока отец и Лина придут с работы, поужинают, помогут надеть аппараты... Может, отлежаться сегодня? Нет, всегда я заставляю себя встать и ходить — час ходьбы не пропускаю.

Не хожу только тогда, когда у меня высокая температура или когда целой компанией приезжают друзья.

Иногда я устаю безмерно, бросаю ходить и сажусь в коляску. Но это редкий случай, обычно я себя чувствую после ходьбы отлично, много лучше, чем до нее.

Знакомая спинальница рассказала, что у нее есть специальное устройство — “велосипед” для вращения ног, разработанный врачом Е. Г. Лубенским. В нем все наоборот: не ты ногами вращаешь колеса, а с помощью ручной передачи “велосипед” сгибает тебе ноги. На заводе, где работал отец, сделали подобное устройство. К двум его рукояткам мне прибинтовывали руки, ноги вставляли в сандалии, прикрепленные наглухо к педалям, и, вращая руками, я через цепную передачу сгибал свои ноги. При этом амплитуда движения ног столь велика, что прекрасно разрабатываются контрактуры. Сам “велосипед” — легкая разборная конструкция. Подобная механотерапия благотворна для мышц рук, спины и ног, при этом не нужны посторонние усилия.

С годами у моих близких сил поубавилось, а у меня прибыло, и я полностью отказался от пассивной гимнастики, заменив ее более продолжительными и интенсивными самостоятельными занятиями. Всякое дело, будь то тренировка или труд, требует регулярности, дисциплины и осмысленности. С детства я старался придерживаться режима, какого-то распорядка дня. Бывало, составлю его и пытаюсь следовать ему пунктуально, минута в минуту. Такое крохоборство быстро приводило к неудаче, я не выдерживал графика, срывался, и все рушилось. Потом понял, что нужно постоянно выполнять определенное дело в определенное время, без излишней скрупулезности, но при любых обстоятельствах. Это требует волевых усилий, зато такое постоянство порождает привычку, формирует характер, и, самое главное, появляется обратная связь: возникает потребность в самом изначальном раздражителе — деле.

Прочность этой связи хорошо чувствуешь при ее разрушении. Тогда длительное время маешься, беспокоишься, вроде бы без причины не находишь себе места. Так чувствует себя спортсмен, оставивший активный спорт, или трудяга, вышедший на пенсию. Но это вначале, а потом привыкаешь к новому ритму жизни и уже не хочется возвращаться к прошлому.

Инвалиду после определенного перерыва в работе нелегко снова к ней приступить. Поэтому я наряду с выработкой нового для меня режима тренировок старался не бросать прежние занятия наукой, а для самооценки и самоконтроля стал регулярно вести дневник. В дневнике я отмечал, сколько времени занимался ЛФК, фиксировал свое самочувствие, оценивал свою работу и писал обо всем интересном, что происходило вокруг.

Теперь, с годами, я могу видеть, что давала мне физкультура, как появлялись достижения, осваивались навыки самообслуживания. Сейчас у меня слишком много работы, и я веду дневник урывками, но не бросаю его совсем. Считаю, что ведение дневника принесло мне пользу, стимулировало все мои занятия.

Для каждого человека существуют определенные ценности в жизни, то, к чему он стремится, обладание чем делает его счастливым. С годами одни ценности утрачивают свое значение, другие становятся главными. У детей они одни, у юноши или девушки другие. Потребности человека среднего возраста и старика во многом отличаются, но и люди одних лет часто по-разному подходят к самому важному в жизни. Предпочтение, отдаваемое человеком тем или иным чувствам, делам или вещам, формирует его цели, его взаимоотношения с окружающими, во многом определяет содержание его жизни. И главный вопрос состоит в том, для чего и для кого ты живешь. Одни отдают все другим — свою любовь, энергию, плоды своего труда, знаний — и даже жертвуют ради кого-то своим здоровьем. Другие испытывают большое удовольствие, получая или приобретая чужие чувства или просто вещи. Если эти другие сами дают что-то взамен, тогда они чем-то похожи на дающих.

Но некоторые становятся только берущими. Жизнь моя оборачивалась так, что я мог стать именно берущим, только берущим у государства, у друзей, у семьи.

Такая участь не давала мне покоя, я искал выход, судорожно цепляясь хоть за какое-то посильное дело. Я готов был помогать всем по дому, рад был бы убирать комнаты, мыть посуду, но руки мои были слабы и неловки. Я старался хорошо воспитывать сына, помогал ему в учебе. Он ведь уже пошел в первый класс.

Позднее я хотел организовать у себя дома кружки по физике и математике для учеников соседней школы, но стеснялся, боялся их напугать своей беспомощностью, своим видом: уж больно часто некоторые люди смотрят на калеку как на диковинку, а это вызывает у него особый комплекс, желание спрятаться в свою скорлупу, уйти от любопытных взоров.

Не имея пока возможности трудоустроиться, я решил закончить работу над диссертацией. Темой ее была одна из классических задач механики, решением которой занимались многие выдающиеся ученые, такие как академики А. Н. Крылов, Ю. А. Шиманский, профессор С. П. Тимошенко. Опираясь на их труды, я исследовал подобные проблемы, возникающие при создании специальных машин новой техники. С одной стороны, мои задачи были более узкие, а с другой — они таили в себе много особенностей, не изученных другими авторами. Эти особенности играли решающую роль для тех машин, которые я рассматривал в своей диссертации.

Спешить мне особенно было некуда, и я старался продумать и решить свои задачи возможно более полно, сделать их изящными и красивыми. Каждый раздел нужно отшлифовать, чтобы он был хорош сам по себе и естественно вливался в общую композицию проблемы. При этом важно, чтобы разнообразные конструкции машин рассчитывались единым математическим методом. Такой метод был мною разработан, и я его изложил в нескольких статьях.

Статьи отпечатал одним пальцем на машинке и отослал в журналы. Спустя несколько лет, ко времени защиты, они вышли из печати.

Работать над диссертацией я мог только два-три часа в день, остальное время занимали тренировки ЛФК. Без физкультуры в моем состоянии невозможна длительная, напряженная научная работа. Но и при занятиях физкультурой, и по ночам, лежа без сна, я постоянно искал и находил что-то новое в своих задачах. Тогда я в лихорадочном нетерпении ждал момента, чтобы сесть на кровати и записать найденное. Пришлось преодолеть многие технические трудности при численном анализе полученных решений. Объем вычислений был настолько велик, что мне было не справиться, считая на логарифмической линейке. Помог мне отец, специально для этого научившийся работать на клавишном калькуляторе, помогли и расчетчики, мои бывшие сотрудники.

Так прошло целых два года непрерывного труда, и наконец диссертация была закончена. Всю ее от начала до конца начисто переписала Лина.

Впереди маячили еще очень серьезные препятствия с организацией самой защиты. Нужно было, чтобы диссертацию к защите представил завод “Большевик”, а я на нем теперь и уже давно не работал.

С формальной стороны я, как “ничейная бабушка”, не имел никаких прав и не смел притязать на особое отношение к своей работе.

Да, диссертация имела несомненную ценность для ряда проектных организаций и даже для учебных институтов. Об этом много было написано в отзывах, которые зачитывали позднее на ученом совете. Но сейчас мой допуск к защите многим казался нереальным, и меня уговаривали бросить эту затею.

Пожалуй, скептики оказались бы правы, если бы не пришел на помощь главный конструктор завода Теодор Доминикович Вылкост. Выдающийся конструктора доктор технических наук, лауреат Государственных премий, он был для меня и для других молодых специалистов особым человеком.

В нем мы видели не столько начальника, сколько учителя и проводника в сложном мире конструкций и производства. Он обладал колоссальной работоспособностью, обостренным чутьем к новому, даром конструктора, который не только понимал с лету чужие идеи, но и предлагал свои, глубокие и оригинальные. Кроме того, он поражал и своей разносторонностью: механики, электрики, расчётчики, технологи, экономисты — все знали, что к докладу у Главного надо всесторонне готовиться, иначе он сразу определит некомпетентность, и тогда держись...

Вылкоста не только уважали, но и любили. Случись у кого какая беда, все знали — он всегда поможет, а если что сказал, то слово свое сдержит; Организация моей защиты была непростым делом, и Теодор Доминикович проявил большую настойчивость и энергию, прежде чем все устроилось.

Диссертация была принята в ОКБ завода, большую помощь в ее оформлении оказали мои товарищи по работе. Они начисто отпечатали ее, вписали все формулы, изготовили демонстрационные плакаты с эскизами и пояснениями.

Диссертацию и авторефераты разослали на отзыв, ученый совет политехнического института назначил оппонентов.

2 июня 1970 года, через пять лет после травмы, состоялась защита. Она прошла очень хорошо, по-деловому и с большим подъемом. В отзывах отмечалось, что предложенный мной метод расчета выходит за рамки кандидатской диссертации.

Ученый совет единогласно присудил мне степень кандидата технических наук, и первым поздравил меня мой учитель и руководитель темы, член-корреспондент Академии наук СССР Анатолий Исаакович Лурье. В науке для меня не было иного кумира. На лекциях и семинарах я ловил каждое его слово и хотел хоть чем-то походить на этого выдающегося ученого.

Это была победа над немощью, над неподвижностью и непослушной, больной и бесчувственной плотью. Одержать ее мне помогли родные, медики, друзья с “Большевика”, ученые политехнического института и еще многие другие люди, принявшие в моей судьбе горячее участие, хотя я их не видел и не знал лично. Это был день триумфа, радости и счастья не только для меня, но и для них.

От дня защиты сохранилось и еще одно сильное впечатление — встреча с политехническим институтом. Я очень люблю его великолепное главное здание, просторные светлые коридоры, широкую, принимающую тебя, лестницу, амфитеатр большой физической аудитории и белоснежный актовый зал.

Книжный киоск, читальный зал, тумбочка с театральными афишами, доски вдоль коридора для факультетских объявлений с автографами вроде “А мне степуху задержали” — все это было когда-то моей жизнью. А теперь здесь гуляла река юных, не знакомых мне, но близких студентов. Они тоже были политехниками и учились в том же здании и у тех учителей, что и я.

Встреча с институтом была и расставанием с ним.

Спустя годы я прочел одно замечательное стихотворение Андрея Вознесенского о Политехническом музее в Москве, но в нем были строки, довольно точно отражающие мои тогдашние переживания:

Мои ботинки черны, как гири.
Мы расстаемся, Политехнический!
Нам жить недолго. Суть не в овациях,
Мы растворяемся в людских количествах,
В твоих просторах, Политехнический.

Заканчивая счеты с прошлым, освобождаясь от прежних неотвязных мыслей и дел, но сохраняя в памяти незабываемые образы навсегда ушедших от меня людей, которых любил, с которыми делил хлеб-соль, я смотрел с надеждой в будущее, готовился к нему.

назад | содержание | дальше

	Жизнь после травмы спинного мозга