Глава IV. “АКАДЕМИЯ НАУК”

В Сакский санаторий имени В. И. Ленина я приехал в мае, в день своего рождения. Благодатный Крым гостеприимно принимает не только массы отдыхающих и курортников, в общем-то здоровых людей, но и больных туберкулезом, детей и взрослых с заболеваниями и травмами спинного мозга.

Когда-то я побывал в крымском раю, теперь я увидел совсем другой мир, других людей, с которыми будет связана вся моя последующая жизнь.

На белом приветливом здании санаторного корпуса, утопающего в зелени туи и акации, значились цифры 1878, указывающие год постройки. А я с юмором висельника думал, что надо бы выбить над входом что-то вроде: “Оставь надежду всяк сюда входящий”. Но в душе страстно надеялся на улучшение здоровья, с нетерпением ждал, когда окунусь в целебную сакскую грязь.

В палате меня встретили с тем стандартным интересом, с каким встречают каждого новичка. Допросили с пристрастием, где и когда получил травму, есть ли признаки улучшения. Ребята и сами не прочь были рассказать о своих злоключениях, о санаторном лечении, о врачах и процедурах. Приговор их был ясен: мне ждать еще года три, слишком я молод (в смысле травмы), чтобы ставить крест на надеждах выздороветь.

Среди спинальников свой отсчет времени — от дня травмы, от дня, когда кончилась “та” жизнь и началась “эта”. Соответственно среди “молодняка” могут быть и люди пожилые, а среди “стариков” — двадцатилетние, тут юноша учит мужа, а девушка — зрелую женщину. Тут даются наглядные уроки по теории терпения и стойкости, многое можно увидеть, с чем в обычной жизни не встретишься.

Естественно, большинство разговоров вертится вокруг различных методов лечения, здесь новичок знакомится со своими учителями и наставниками, “профессорами” и “академиками”, проходит свои университеты.

Спинальники всегда охотно и без утайки делятся знаниями и опытом, чувство взаимопомощи у них очень развито.

Но самое сильное впечатление остается не от того, что слышишь, а от того, что видишь. Среди моих первых сакских знакомых были Алла Зельдович, Галина Сидорова и Валентин Перов. Мне о них рассказывал отец, побывавший у них дома в Ленинграде, в Москве и в Жуковском, а теперь мы встретились в санатории. Особенно поразили меня Галя и Валентин своим колоссальным упорством в тренировках ЛФК, своей верой в выздоровление.

Галя училась ходить в туторах, опираясь на канадские палочки. Хотя движение в ногах у нее полностью отсутствовало, но мышцы рук и торса длительными изнуряющими тренировками она довела до совершенства. С каждым днем она ходила все лучше и дальше. Внешне мягкая, обаятельная девушка с соломенными волосами до плеч, красивыми чертами лица, всегда приветливая и улыбчивая, имела твердый характер, необычайную целеустремленность. Она кончала МГУ, когда получила травму в автомобильной катастрофе, затем поступила в аспирантуру. Специальности у нас были близкие, она много читала, и нам всегда было интересно поговорить друг с другом. Несколько лет спустя Галя вышла замуж, родила дочь, защитила диссертацию. Но тогда я встретил ее в самом начале этого пути.

За тренировками Валентина Перова наблюдать мне было еще интересней, потому что он, как и я, был шейником. Правда, руки у него были много лучше моих, у него был хват, пальцы его сжимались в кулак, а у меня нет. Но в остальном мы были приблизительно с одинаковыми возможностями.

Каких только чудес в жизни не бывает. Летчик-испытатель Валентин Перов упал с высоты в два километра. При испытании нового планера одно крыло, не выдержав нагрузки, отвалилось, колпак заклинило, Валентин не смог выброситься с парашютом. И все-таки он остался жив, получив травму такую же, как я, нырявший с пологого берега. Валентин трудился истово, как маятник, он ходил и ходил в брусьях.

— Вот пройду столько километров, как от Сак до Жуковского, тогда и пойду сам, без брусьев,— говорил он.

Я тоже включился в гонку за лидерами. В то время я не задумывался, куда мы идем, топчемся ли на месте, движемся по кругу или восходим по спирали. Шесть раз в неделю я становился на ноги и пытался сделать шаг вперед. Попытки вначале были неудачны, и тогда мне переставляли одну ногу за другой. Я мучил методиста ЛФК, молоденькую девушку Клаву, и Лину. После занятий со мной рубашки и халаты на них были мокрые — хоть выжимай. Я мучился сам от усталости, бесило бессилие, но желание сделать шаг не ослабевало. В конце концов я все-таки сделал свой первый шаг, перевалившись на одну ногу, выбросил другую вперед. Так я стал ходить за дугой на колесиках, страхуемый постоянно методистом. На дугу я просто опирался, будучи не в силах сжать трубу рукой. Шаг вперед, второй, третий, четвертый — передышка, шаг вперед, второй, третий, четвертый — передышка. В тяжелой голове ни единой мысли, только чужие навязчивые строки:

Я послан богом мучить
Себя, родных и тех,
Которых мучить грех.

Кроме ходьбы, я постоянно занимался ЛФК на кровати. В санатории я сумел впервые руками отжать корпус своего тела 6т постели, подтянуться к балканской раме и наконец встать на четвереньки.

Сказывалось благотворное действие грязей, ванн, свежего воздуха, всего комплекса лечения. И; хотя кардинальных изменений в моем состояний не происходило, но прогресс был налицо. А это удесятеряло желание трудиться в поте лица.

Теперь я учился поворачиваться с боку на бок с минимальной помощью. Палатная санитарка тетя Таня радовалась моим успехам и рассказывала другим о моих достижениях. Прошло порядочно времени, пока я это полностью освоил.

Следующая цель была научиться самому ездить на коляске, поворачивая руками колеса. Я выбрал маршрут и приступил к делу. Сначала трудно было даже сдвинуть коляску, проехать на ней один метр. Все пытались помочь, подталкивали сзади, а я ревел благим матом:

— Отойдите, не мешайте! Я сам!

И я поехал, пусть по кругу, но и по спирали тоже, по следам раздавленной шелковицы, по окуркам и плевкам пыльного щербатого асфальта.

Когда становилось темно, выкатывалась луна и высыпали звезды, мы собирались под каштанами у лавочки и вели нескончаемые беседы о своем прошлом и будущем, шутили и смеялись, мечтали и фантазировали. Мы жили своей трудной насыщенной жизнью.

Саки — Мекка спинальников. В этот небольшой городок степного Крыма они стремятся со всех концов страны. Тут встречаются на колясках дальневосточники и сибиряки, москвичи и ленинградцы, армяне, азербайджанцы, грузины...

Эта многонациональная семья живет дружно. Мои новые друзья живут в Днепропетровске и Москве, Тбилиси и Ереване, Дрездене и Бургасе.

Мне довелось побывать и лечиться в санаториях Кемери и Славянска. Это хорошие санатории, расположенные в живописных парках. Но больше всего я люблю Саки — за чувство свободы, за встречи с друзьями, за Черное море. И это несмотря на то, что в Саках я болею чаще, чем в других местах. Да и не только я, многие шейники с трудом переносят летний зной. У них поднимается температура, скачет кровяное давление. В Кемери и даже в Славянске, южном городе, дышится полегче. Поэтому в Саки шейнику лучше ехать ранней весной или ближе к осени.

В один прекрасный день в нашей палате вдруг появился мой сотрудник по работе Борис Лебедев. Радость и счастье захлестнули меня:

— Не забыли!!! Приехали!!! Борис приехал в Крым на своей “Волге” вместе с Венцианом Аскаровичем Межебовским. В ОКБ завода “Большевик” мы вместе работали над конструкциями интереснейших механизмов. С Борисом я долго бился над одной проблемой, в осуществление которой никто не верил. Я обосновал ее теоретически, а он пытался разработать ее за кульманом и нашел-таки то, что мы искали. Этот механизм был изготовлен, успешно прошел испытания и был признан изобретением, он и по сей день работает в серийных машинах. Лебедев — статный, красивый мужчина с чуть откинутой назад, гордо посаженной головой. От этого он некоторым кажется немного снобом, но на самом деле это общительный и веселый человек. Он немного похож на того метеоролога, что по телевизору иногда предсказывал тогда погоду, и когда тот появлялся на экране, я кричал Лине:

— Иди-ка, глянь, Боб вышедши!

У Бориса золотые руки, по-моему, нет такой вещи, которую он не смог бы изготовить сам в своей мастерской. И еще он прекрасно водит свою “Волгу”, перебрал ее всю по винтикам, покопаться в ней — его любимое занятие.

На заводе “Большевик” мне приходилось работать со многими ведущими конструкторами, занимаясь расчетами совершенно новых проектов, возникающих прямо на глазах. Всем этим я живо интересовался, вникал в мельчайшие детали всего процесса проектирования, расчета, изготовления и испытания новой машины. К тому же большинство конструкторов, с кем я имел дело, были интересными личностями, увлеченными своими идеями.

Иногда я приходил и говорил конструктору:

— Сплоховал я: ошибка у меня в расчетах, надо этот узел изменять.

— Ну, вот, опять маленькая радость,— мрачно шутил Сергей Павлович.

— У меня от тебя будет маленький инфаркт! — кричал экспансивный Яков Абрамович.

Спокойнее всего было работать с Венцианом Аскаровичем Межебовским. Он сам вникал в суть расчета. Если вопрос был сложный, он мог, разбираясь в нем, просидеть в библиотеке все воскресенье. В нем всегда чувствовались уверенность, фундаментальность. Все годы после травмы он помогает мне делом, стал для меня вторым старшим братом. Больше, чем братом.

Сейчас в палате оба друга стояли, широко улыбаясь:

— Давай собирайся, поедем на море. Меня охватила дрожь нетерпения — скорее, скорее в коляску, в машину, вдруг все это исчезнет, вдруг что-то помешает близкому счастью!.. От санатория до моря километров семь, но для многих спинальников в те времена они были непреодолимы. Можно было побывать в Крыму, в Саках, а моря так и не увидеть. Через двадцать минут машина уже подбиралась к самому урезу моря. Лина взяла напрокат шезлонг и зонт для защиты от солнца, друзья извлекли меня из машины, удобно устроили.

Вот оно опять передо мной, “самое синее в мире”, как пел Утесов.

После длительного заточения в четырех стенах человек особенно ярко воспринимает красоту природы, когда вновь встречается с ней. Все краски необычайно свежи, запахи сильны, солнце и воздух ласкают и нежат лицо, руки — все, что еще чувствует их тепло и касание. Это было первое незабываемое, чистое переживание после травмы.

Мы съели по сочному шашлыку, запили стаканом сухого красного вина, закусили хрустящей хлебной корочкой и через несколько часов поехали обратно. Все было, как когда-то в счастливом прошлом, только вот температура к вечеру у меня резко подскочила, напоминая о настоящем.

И все равно я был счастлив.

Друзья уехали, на следующий день я снова вернулся к тренировкам, процедурам, к обычной санаторной жизни.

Как-то я проезжал мимо одной палаты и увидел на кровати парня, который поднимал левую ногу, опускал ее, потом поднимал и опускал правую. Я был поражен, я не мог оторвать глаз: как же так, я всегда видел этого усатого парня в инвалидной коляске, он мало чем отличался от других, таких, как я, и вот на тебе — сам поднимает ногу. Может, лечение подействовало? Я тут же попытался поднять свою — ничего не получилось. Но теперь я каждый день проверял, не начали ли двигаться у меня ноги.

После травмы происходят резкие изменения в психике и духовной жизни человека. В определенной мере это следствие его теперешнего физического состояния. Но не меньшее значение имеет тот перелом, который происходит во взаимоотношениях с окружающими. Раньше, здоровый, я имел определенные обязанности и права, зависел сам от своих близких, от учителей или начальства, но и от меня кто-то зависел в семье и на работе. Теперь же исчезли обязанности, с ними улетучились почти все права, от меня принудительно никто не зависит, а я завишу от всех. Новые проблемы захлестывают и кажутся почти неразрешимыми. Но как птица Феникс рождается из пепла, так и инвалид стремится вернуться в строй, занять свое место в жизни. Как только найти его, это место, как суметь его занять? Это каждый инвалид старается узнать из книг, бесед со своими товарищами по несчастью, путем долгих мучительных размышлений. Так было и со мной.

...Он оказался моим соседом по палате. Когда я увидел его в первый раз, он сразу предложил:

— Давай знакомиться. Меня зовут Вася.

— А меня - Борис. Давно ты тут?

— Да уже скоро срок путевки кончается, пора домой в Донбасс. А ты откуда?

— Я из Питера.

— Ну, располагайся, поеду скажу, чтобы тебе ужин привезли.

Через несколько дней мы уже были закадычными приятелями, как будто знали друг друга давным-давно.

— Слышь, Вась, что ты все в пижаме разъезжаешь, на рубашку не скопил, что ли? - поинтересовался я. Так ведь на тебя и девушки смотреть не будут.

— А они и не смотрят: Раньше, когда на ходу был, на меня все девчонки поглядывали. Тогда, конечно, белая сорочка в выходной — люкс, стрелки на брюках тетивой натянуты, в штиблетах солнце отражается. А сейчас зачем? Тут нас сотни, а ты мне покажи хоть одного, чтобы галстук носил. Вон и на тебе нет. Я смутился:

— Ну, я еще новичок, у меня в голове только процедуры, тренировки, вот и забыл следить за собой. А сюда приехал — сразу почувствовал: что-то не так. Я это понял, когда ленинградца Гену Жукова увидел. Подъезжает на рычажке, а сам как лорд английский. Нейлоновая рубашка, белая, с иголочки, брюки отутюжены, а у ног дочурка примостилась в газовом платьице. Посмотришь — загляденье.

— Так у него жена, дочка.

— А у тебя?

— Отстань ты,— вдруг помрачнел Вася.— У меня жена ушла и дочку мою забрала.

— Да...

Мы помолчали. В разговор наш вмешался мужчина лёт сорока. Широкое скуластое лицо его было изборождено глубокими морщинами, на висках совсем не видно было черных волос, но в густой шевелюре они еще преобладали. Он сидел в тени под деревом и читал, когда мы остановились рядом. Нас он, казалось, не замечал и в разговор не встревал.

— Ну, что же, что ушла,— поднял он голову от книги,— еще всякое случится, если не будешь скучать в пижаме. Видишь, там по аллее катит орел. Ему девятнадцать было, когда в сорок третьем под Харьковом в спину ранило, он еще и женат-то не был. Сейчас женился, работает, машина у него, и сколько знаю его, всегда подтянут, это у него в крови.

Васе разговор не очень нравился, и я поспешил сменить тему:

— Что это у вас за книга? Я когда вижу книгу, всегда разбирает любопытство.

— Цвейг это, “Нетерпение сердца”. Одна местная спинальница дала почитать. “Я,— говорит,— не могу эту книгу читать, сердце разрывается”:

— А что так?

— Да тут про девушку, ноги у нее отнялись, а чувства неразделенные еще горячее стали. Правдивая книга, да не всякий эту правду в состоянии принять.

— А кому она нужна, такая правда,— вмешался Вася.— От такой книги все надежды рухнут, как карточный домик.

— Так что, Вася, не знать, что тебя ждет, лучше, чем готовить себя к трудной жизни?

Для меня это был очень существенный вопрос.

— Это кому как.

— Так ведь рано или поздно все равно все прояснится.

— Пусть поздно, а еще лучше никогда. Впоследствии я видал многих инвалидов со свежей травмой, которые поначалу вкладывали все силы в тренировки, надеясь на быструю поправку здоровья. Со временем же, когда становилось ясно, что резкого улучшения не происходит, они бросали всякие занятия, опускались, их уже мало что интересовало, а некоторые все свободное от процедур время отдавали картам или заливали горе вином. Ни в одной больнице, ни вводном санатории я не встречал психолога, который готовил бы индивидуально каждого спинальника к его дальнейшей жизни. Наверное, это многих бы уберегло от плесени апатии и помогло встать на путь истинный.

Побывав в санатории или в реабилитационном центре, инвалид может сравнить себя с другими. Так я узнал, что травма у меня еще не самая безнадежная, что есть люди, пораженные более тяжко, чем я. У некоторых шейников практически функционировали только мышцы лица. Они видели, слышали, разговаривали, могли жевать и глотать, но все остальное им было недоступно.

У других имелись некоторые движения рук, но мышцы оставались атрофированными, очень слабыми.

Себя я относил к третьему кругу “усеченного конуса”, в который я мысленно поместил всех инвалидов. Этот круг, как и предыдущие, располагался вблизи малого основания “конуса”. Руки у меня становились все крепче, хотя пальцы не двигались, схватить что-либо тяжелое я был не в состоянии. Но передо мной уже открывалось широкое поле деятельности, я имел огромные возможности по сравнению с теми, кто был в более тяжелом состоянии.

Выше располагались те, у кого работали пальцы рук. Пальцы рук — это замечательный дар, искуснейшее изобретение природы. Ни один из существующих протезов и инженерных манипуляторов не могут того, что вытворяют пальцы здоровой руки. Если у вас нормально действуют пальцы, то вы счастливый человек, вы уже можете стать мастером на все руки в таких сферах, о которых мне приходится только мечтать. Вы можете сделать все, что делается руками, то есть очень многое.

Те же, у кого нормальные руки и кто может передвигаться в аппаратах с помощью костылей,— это уже молодцы, в моем представлении почти ковбои. А передвигающихся на своих ногах без аппаратов я вообще причисляю к сонму богов — здоровых людей. Конечно, у многих из них ноги слабые, передвигаются они медленно, с трудом опираясь на костыли или палочки, но и этого вполне достаточно, чтобы чувствовать себя почти здоровыми, хотя многие из таких счастливцев считают, что это не так, что они разнесчастные люди, заслуживающие жалости и снисхождения.

Но есть часть инвалидов, которые и в мыслях не считают себя оными. Это самые активные, самые интересные люди, они идут истинным путем. Общение с ними мне многое дало.

Несколько позже я познакомился, а потом и подружился с двумя друзьями из Днепропетровска Эмилем Чудновским и Валерием Грачевым. Это был динамичный тандем спинальников. На своих машинах с ручным управлением они всегда были в движении. У них было полно идей, как улучшить жизнь спинальников, и, самое главное, они делали все возможное, чтобы воплотить эти идеи в жизнь. Оба ходили в аппаратах на костылях и работали — да не на дому, а на рабочих местах в проектном институте. Но были они и во многом разные.

Валерий всегда спокоен, рассудителен, за любое дело берется не спеша, но доводит его до конца. Травму он получил еще студентом, однако окончил институт и стал работать. Его научная деятельность проходила на моих глазах. Я постоянно знакомился с его статьями и трудами. Сначала это были робкие попытки, нечеткие, а иногда и ошибочные. Каждый раз, когда мы встречались в Саках, у него в руках была новая техническая книга, он упорно работал. Уровень его знаний становился всё выше, все серьезнее и глубже. И вот передо мной лежит автореферат диссертации, защитив которую, он получил звание кандидата технических наук.

В отличие от друга Эмиль Чудновский — человек экспансивный, горячий. Он занят множеством дел, его одолевают идеи создания новых реабилитационных центров, индивидуального транспорта для спинальников, участия в Олимпийских играх для инвалидов. Да, существуют особые Олимпийские игры для инвалидов. В их программу входят плавание, баскетбол и гонки на колясках, метание ядра и копья сидя, жим штанги лежа. Одна из участниц заплыва на играх в Токио несколько раз шла ко дну бассейна, но без посторонней помощи все-таки проплыла дистанцию. Я думаю, что российские спинальники со временем будут выступать на таких играх и так же хорошо, как наши прославленные спортсмены-олимпийцы.

Эмиль Чудновский многое совершил за свою жизнь, за двадцать пять лет непрерывного труда после травмы. Я уверен, что о нем еще выйдет книга, которая будет очень полезна для спинальников, так как откроет для них пути, пройденные им самим.

Как-то раз мы собрались целой компанией на море. Эмиль и Валерий на своих машинах прихватили меня, Лину и наших общих друзей Мюнховых — супругов из Германии.

Лепя Мюнхова — русская, у нее тяжелое заболевание спинного мозга, со своим будущим мужем Людвигом она познакомилась, когда училась в Ленинградском университете. Они поженились. После родов она заболела, и болезнь частично поразила спинной мозг. Муж ее, Людвиг, защитил в Дубне кандидатскую, а затем и докторскую диссертацию. Он физик-ядерщик. Живут они очень дружно, у них растет сын. Леля, Валерий и Эмиль прекрасно плавают, я тоже стал учиться плавать на спине. Сначала без поддержки я быстро шел ко дну, но раз от разу что-то получалось. Со временем я мог держаться на воде и плыть, но плохо ориентировался, плыл в “неизвестном направлении”. Меня вылавливали и буксировали к берегу. Вдоволь наглотавшись морской воды, но довольный, я устраивался под натянутой на колышках простыней. Хорошо научиться плавать мне не давала почка: в воде я быстро переохлаждался, начинался воспалительный процесс, и мне становилось худо.

В тот раз мы пробыли на море до самого вечера. Эмиль съездил в Евпаторию, привез сыр, буханку свежего белого хлеба, бутылку сухого вина. Этим мы и поужинали.

Огненный шар солнца погружался в море, все время увеличиваясь и сплющиваясь. Валерий перебирал струны гитары, звука их я почти не слышал, но что-то в душе отзывалось ответной мелодией. Было несказанно хорошо. Валерий пел:

Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви приветная,
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда.

Голос у него был приятный, а романс этот мы все очень любили.

Смеркалось. Когда мы подъезжали к Сакам, на небе уже проступили яркие звёзды, и где-то там, в необъятном космосе, светилась звезда Валерия, сияли звезды моих друзей, Лины и моя.

С каждым годом, с каждым приездом в санаторий у меня появлялись новые знакомые. Среди них были очень интересные деятельные люди. С некоторыми из них я поддерживаю связь, интересуюсь их достижениями. Как человек работает, как он сумел трудоустроиться, реализоваться — в беседах с новыми товарищами для меня это всегда было самое интересное.

Художник-монументалист Резо Яшвили занимался керамикой, мозаикой, живописью и скульптурой. Его работа экспонировалась на Всемирной выставке в Монреале, ему было присвоено звание заслуженного художника Грузии. После травмы, полученной в автомобильной катастрофе, он продолжает интенсивно работать. Студенты Тбилисской академии художеств приходили к нему домой. Для них это были не только профессиональные лекции, но и настоящие уроки мужества и воли к жизни. Яшвили постоянно работает в своей мастерской. Им и его помощниками созданы росписи интерьеров, мозаика и чеканка для Домов культуры, Дворцов бракосочетаний и других общественных зданий в различных уголках страны.

Резо — интересный рассказчик, в глазах его всегда играют смешинки, слушать его — удовольствие. Хотя я всегда киваю согласно головой, он сразу подмечает, где я потерял нить разговора.

— Ну, скажи, о чем я сейчас говорил, — сурово напускается он на меня.

— Не расслышал, Резо, признаю... И мы оба хохочем над моей пантомимой. А когда я ему рассказываю о таинственных явлениях в человеческой психике (парапсихология — одна из любимых моих тем), он смотрит на меня заинтересованно:

— Боря, что ты говоришь? Оч-чень интересно.

К Резо тянутся взрослые любители живописи, и особенно дети спинальников, эти природные художники. Им он никогда не отказывает в совете, в показе своего мастерства.

С Эдиком Аракеляном я познакомился еще в первый мой приезд в Саки. С тех пор он далеко шагнул вперед. Как-то ему довелось пожить в одной палате с Чудновским и Грачевым. Для него это оказалось поворотным событием.

“Как же так,— думал он,— физически и умственно я им ничем не уступаю, а живу совсем по-другому, не так интересно, не так напряженно. Вон они только и говорят, что о своей работе, о друзьях, с которыми трудятся. А мне-то и рассказать, выходит, нечего”.

Приехав домой в Ереван, Эдик стал устраиваться на работу. Тут ему пришлось преодолеть много трудностей, но, преодолев самую главную трудность — апатию к жизни, ему удалось справиться и с остальными. Эдик начал работать в проектно-конструкторском бюро спортивных сооружений. Он женился, хорошо зарабатывает, у него много друзей — он живет полнокровной жизнью.

На работу он добирается в своей машине с ручным управлением. Но для этого ему еще нужно спуститься с третьего этажа, где он живет, в гараж, а лифта в доме нет. Помогли друзья. Они спроектировали, изготовили и смонтировали Эдику персональный лифт, в который он попадает прямо с балкона. Все было сделано по всем правилам техники безопасности. Когда однажды приводной трос лопнул, то сработала аварийная система остановки, и Эдик застрял на уровне второго этажа. Собрался весь двор, все давали ему советы, чтобы он был спокоен и не волновался. Потом кто-то сообразил и вызвал спецмашину с телескопическим подъемником. Весь двор ликовал, когда Эдика благополучно и мягко спустили на землю. Друзья устранили ошибку в конструкции, и теперь лифт работает безотказно. Еще с одним интересным человеком, Сергеем Голузиным, я познакомился в Кемери. Толковый инженер, изобретатель, он работает на дому, и работает очень успешно. Кульман, на котором он чертит, придвигается к кровати, так Сергею удобнее работать. Сергей самостоятельно делает разработки целых узлов и доводит их до рабочих чертежей. Уже после травмы за отличную работу он был награжден орденом “Знак Почета”.

Но, пожалуй, самое сильное впечатление еще в те годы на меня произвел Геннадий Гуськов. Я- увидел его в Саках в 1974 году за несколько дней до своего отъезда домой. По аллее парка ползком передвигался человек. На нем были надеты какие-то кожаные штаны, зашитые снизу, под грудью была пристроена небольшая колясочка. Вот таким средневековым методом перемещался Геннадий. Он подполз к группе спинальников, сидевших на колясках, скинул фуражку, достал из нее сигареты и спички, закурил и заговорил с ребятами. О чем он говорил, я не слушал, но его появление произвело на всех большое впечатление. Нормально действовала у него только одна рука, вторая лежала как плеть. В обычной коляске ему перемещаться было бы трудно, управляя одной рукой, поэтому он и научился передвигаться по-своему. “Он, наверное, мог бы полеживать в кровати, да, видно, не такой это парень, его, пожалуй, ничто не удержит”, — думал я, глядя на него.

Потом, уже спустя полгода, я узнал некоторые факты его биографии. Заболев полиомиелитом, Геннадий с детства оказался парализованным. Четырнадцати лет он попал в Воронежский дом инвалидов, где окончил школу, поступил в институт. Этот талантливый человек был все время в творческом поиске. Он разрабатывал двигатели внутреннего сгорания, коляски, шагающие по лестнице, много работал над идеей освоения езды на автомобиле для тяжелобольных инвалидов с минимальными возможностями. Его энтузиазм и напористость нашли отклик у многих людей. Вместе с инженером Житомирским Геннадий получил авторское свидетельство на инвалидную коляску для езды по лестнице. Когда появляется необходимость, Геннадий с сопровождающим его человеком ездит из Воронежа в Москву, чтобы уладить вопросы по своей работе.

Знакомясь все с новыми и новыми товарищами по несчастью, я чаще и чаще задумывался над нашей общей судьбой. Конечно, каждый человек — индивидуальность, у каждой травмы свои особенности, очень многое зависит от семейных обстоятельств и тьмы других причин. Но очень многое и роднит нас. Каждый пережил трагедию внезапного преображения, из сильного, подвижного и деятельного человека вдруг превратившись в еле шевелящуюся ватную куклу-марионетку. Не так уж много времени требуется для осознания, что теперь и в дальнейшем ты почти во всем зависим от других, близких и чужих людей, что ты утратил былую свободу. Постоянные боли, расстройство внутренних органов бесят тебя или повергают в глубокую депрессию. Нарушение нормальной половой функции, колоссальные трудности в устройстве личной жизни могут привести к потере всякого интереса к жизни вообще, когда кажется, что единственное утешение находится на дне бутылки. Это еще не все. Пожалуй, одним из самых тяжелых ударов является прекращение трудовой деятельности. Добровольный отказ трудиться, жизнь без работы и без цели — это нечеловеческая жизнь. Ни сложные эмоциональные комплексы, ни абстрактное мышление не дают еще права на звание человека. Для этого нужен труд, правда, труд человеческий, а не труд ломовой лошади.

Реакция человека на постоянные страдания и тяготы жизни бывает разной. Сильную личность препятствия и трудности делают еще настойчивей, еще сильнее. Именно таких имел в виду Хемингуэй, когда писал: “Человек не для того создан, чтобы терпеть поражение. Человека можно уничтожить, но нельзя победить”.

Поведение человека в критической ситуации обнажает его самую глубокую сущность. В это время проступает в нем главное, его сердцевина, и сразу видно, есть ли в ней зрелое семя добра и любви к людям или вместо него ворочается жирный червяк эгоизма.

Страдание может возвысить человека, заставить его превзойти самого себя, но для этого вся его предыдущая нормальная жизнь должна быть цельной. Тяжелые испытания, выпавшие на долю инвалида, вряд ли помогут низменной душе, а тем более подонку, стать лучше.

Встречая среди инвалидов дрянного человека, а таких я встречал, хотя очень и очень редко, я был уверен, что таким он был еще до травмы, может быть, несчастье сделало его хуже, но корни этого в прошлом. Поэтому я был совершенно не согласен, когда читал у Моэма: “Страдание не облагораживает, оно портит человека. Под действием его люди становятся себялюбивыми, подленькими, мелочными, подозрительными. Они дают поглотить себя пустякам. Они приближаются не к богу, а к зверю”. Нет, среди физически здоровых людей подлецов и зверей относительно больше, чем среди инвалидов-хроников. Это я знаю точно.

Сколько их, до травмы, до несчастья, казалось бы, самых близких и родных, предают беспомощного и больного инвалида, бросают его, предоставляя заботиться о нем государству и тем истинно героическим людям, что отогревают руками и сердцем измученную и страдающую душу попавшего в беду человека!

Большинство обычных людей, таких, как я, после травмы стоят на распутье: одна дорога, дорога сильных духом, идет в гору, к освоению доступных навыков самообслуживания, к труду, деятельности. Другой путь глаже и проще, он ведет под уклон, к деградации, к бездеятельному существованию. Даже катясь по этому второму пути, люди не становятся плохими, они только вызывают жалость и чувство протеста: “Так не должно быть!”

С самых первых шагов инвалида после травмы нужно сделать все возможное, чтобы направить его по верному пути, чтобы круг равнодушия и апатии вокруг него не замкнулся.

назад | содержание | дальше

	Жизнь после травмы спинного мозга