Три пути ведут к знанию: путь размышления –
самый благородный, путь подражания –
самый легкий и путь опыта - самый горький.
Конфуций

В один из самых тяжких для меня моментов, когда в голове снова были мрачные мысли, подошла медсестра Валя и подала книгу с интригующим названием "Драматическая медицина". Автор - Гуго Глязер.

Первые же страницы захватили меня. Начав читать, я уже не мог оторваться от книги. Гуго Глязер, замечательный австрийский ученый, врач, писатель, посвятил ее отважным медикам - известным и неизвестным врачам. Ради пользы человечества, ради науки эти герои ставили на себе опасные, нередко кончавшиеся их гибелью эксперименты.

Подходила сестра, делала мне уколы, перевязку, что-то спрашивала и я что-то отвечал, но все мои мысли были с героями книги. Они проглатывали культуры бацилл, делали себе первые прививки против бешенства, натуральной оспы, ложились в еще теплую постель, с которой только что убрали тело умершего от чумы. Они не страшились ничего, лишь бы раскрыть тайны заразных заболеваний и найти способы борьбы с ними.

Большинство этих опытов не были напрасными. Они помогли распознать и ликвидировать коварные болезни, способные когда-то опустошать целые государства.

Забывая о собственной боли, я жил теперь жизнью этих необыкновенных людей, часто даже не осознававших, что они делали нечто особенное, и не думавших об опасности, которой себя подвергали.

Ученых-исследователей интересовало также то, что происходит с организмом человека, попавшего в экстремальные условия: с шахтерами, оказавшимися замурованными под землей, людьми, потерпевшими кораблекрушение или вынужденными долго голодать. Чтобы дать человечеству крупицы знаний, облегчить судьбу многих, героические медики жертвовали своим здоровьем и жизнью.

В июльскую ночь 1905 года врач-терапевт Нотнагель, страдая спазмом сосудов сердца, понял, что это, возможно, его последняя ночь, и описал классическую картину тяжелейшего приступа грудной жабы.

Отважный мореплаватель-одиночка врач Алан Бомбар переплыл океан на надувной лодке. Шестьдесят пять суток провел он без нормальной пищи, без пресной воды, добывая себе пропитание и питье в океане. Многократно рискуя жизнью, он хотел доказать людям, что человека, попавшего в беду, губят не голод и жажда, а страх и беспомощность.

Немецкий врач Хансен Линдеман на лодке-пироге под парусом пересек в одиночестве Атлантический океан за 119 дней. Будучи неоднократно на грани отчаяния (страх, тоска), он извлек очень важный урок: моральная подготовка важна так же (если не более), как и физическая.

Если человек отчаивается, впадает в панику, он теряет власть над собой, а это уже начало катастрофы. "Основная опасность, - писал Линдеман, - в самом человеке, очень многое зависит от его душевной стойкости".

Сколько мужества потребовалось Линдеману в то время, когда лодка опрокинулась и он девять часов боролся с волнами, цепляясь за крохотные выступы скользкого днища! Но ведь это только девять, хоть и очень страшных, часов. А моя борьба будет продолжаться годы, всю последующую жизнь.

Так думал я, переворачивая с сожалением последнюю страницу этой интереснейшей книги. И вдруг у меня мелькнула дерзкая мысль, осветившая всю мою дальнейшую жизнь, - провести на себе медицинский эксперимент и тем самым как бы продолжить эту книгу. Ведь подобного случая в ней не описано. Да он и немыслим - кто же решится добровольно сломать себе позвоночник. Но раз уж такое свершилось, то надо извлечь максимум пользы из своей трагедии и провести медицинский эксперимент: систематически вести дневник наблюдений над самим собой, своим состоянием, пробовать на себе новые методы лечения, особый режим тренировок. А потом поделиться с врачами и людьми, пережившими подобные травмы, моими наблюдениями и достижениями, предостеречь от возможных ошибок.

Важно и то, что мой перелом-вывих чистый, без сопутствующих заболеваний. Поэтому все будет, как в настоящем эксперименте. И моих знаний для этого вполне достаточно. Нет, я не могу поступить иначе, не имею права легкомысленно распоряжаться своей судьбой, уйдя от обязанностей врача.

От всех этих мыслей я пришел в неописуемое волнение: найдена нужная точка опоры! Гуго Глязер протягивал мне руку спасения, и я ухватился за нее изо всех сил (позже я напишу ему, и он ответит мне, всячески одобряя мой эксперимент).

Как вовремя, в самый нужный момент пришла ко мне эта книга! Не зря же индусы говорят, что истина найдет тебя, когда ты для нее созреешь. Она не опоздает ни на день, ни на час - придет и постучится в дверь.

Когда человек потерял что-то дорогое, он должен найти равноценное своей утрате, иначе ему очень трудно выстоять. Мысль о том, что я своим восстановлением (если оно пройдет успешно), своим опытом смогу принести пользу людям, буквально окрылила меня. И я впервые со дня катастрофы всем своим существом почувствовал, что готов к борьбе и что я ее обязательно выдержу ради поставленной цели.

Я вспомнил, как врачи предупреждали мою сорокапятилетнюю мать о том, что при ее злокачественной гипертонии она должна быть готова к самым печальным последствиям ее болезни, на что мама ответила, что не покинет этого мира до тех пор, пока ее сын (то есть я) не получит твердой специальности и не встанет прочно на ноги. Так и случилось: несмотря на три инфаркта, мама была рядом и когда я закончил свой первый вуз, и когда стал студентом медицинского института. Лишь после этого она позволила себе расслабиться и, однажды вечером уснув, утром больше не проснулась.

Вот что значит поставить себе цель в жизни! Но мне придется идти к цели куда дольше - не месяц и не год, а всю жизнь, и все-таки полного восстановления у меня никогда не будет (уж очень я поломан). Но останавливаться мне нельзя - любая остановка равноценна возвращению назад, к исходным позициям, к беспомощности и полной неподвижности. Моя цель - встать на ноги, а это значит трудиться и трудиться изо дня в день, добывая здоровье, как хлеб насущный. Это уже не пугало. У меня теперь был впереди свет, и он делал меня сильным. Я сразу расправил плечи, вздохнул полной грудью и сказал себе: теперь, Красов, только вперед, не оглядываясь, не горюя о прошлом. И если кто-нибудь сможет выбраться из подобной бездны, то это только ты - врач и спортсмен. Я все проверю на себе, и вполне возможно, что мой опыт повторят многие из тех, кто попал в беду. Люди просто не знают, как надо восстанавливаться, и медицина не может помочь им в этом. Вот и умирают медленной смертью порой совсем молодые, мучаясь годами и обрекая на тяжелые страдания своих близких.

Со всех точек зрения я был идеальным объектом для эксперимента: еще молодой, абсолютно здоровый (кроме травмы), тело тренированное, организм не знает ни алкоголя, ни табака, устойчивая психика, упорный характер. А еще знания. Как же они помогут мне сейчас!

В Институте физкультуры я изучал массаж, лечебную гимнастику, медицинский контроль. В медицинском увлекался нервными болезнями. Работал и спортивным врачом, и терапевтом, и хирургом, и на "скорой помощи". Словом, я много знал из того, что нужно знать человеку в моем теперешнем положении. Как будто вся моя жизнь была предопределена для предстоящего опыта. И теперь мое прошлое протягивало мне руку помощи.

Как я уже говорил, по натуре я игрок, люблю риск и эксперименты, а сейчас для этого - самый подходящий момент. Если не начну борьбу, меня ждет медленное умирание. Если же рискну провести на себе дерзкий эксперимент, полностью противоречащий рекомендациям лечащих врачей и современной медицине, то, может быть, буду в выигрыше, причем не только я, но и другие подобные мне больные. Именно тогда я понял, что в жизни каждого человека, особенно в дни испытаний, должна быть цель более высокая, чем личное благополучие.

В этот третий день после катастрофы я продиктовал моей сослуживице Наташе Звягиной, которая ежедневно приходила ко мне после работы, первые строки будущего дневника: "Человеку, попавшему в безвыходное, на первый взгляд, положение, самое важное вначале - не впасть в панику, не оставить мысль о борьбе и постараться найти себе применение в зависимости от своего состояния и своих способностей".

На второй или третий день после операции я, случайно поглядев на рентгенограммы своего позвоночника, увидел, что операция не исправила вывиха. С тех пор мысль об этом не давала мне покоя. Травма так изуродовала позвоночник, что, казалось, с ним уже ничего нельзя поделать. Сломано четыре позвонка, но больше всего пострадал первый поясничный, который сдвинулся со своего места в сторону и вперед, а тело его смялось в гармошку в виде клина. Он-то и натворил столько бед: провалившись в спинномозговой канал, порвал твердую мозговую оболочку, грубо повредил само вещество мозга и семь корешков "конского хвоста". Если бы удар пришелся на 3-5 сантиметров ниже, где кончается спинной мозг, все было бы куда проще, и, возможно, в следующую зиму я снова встал бы на лыжи. Но травма не выбирает места повыгоднее да поудобнее для человека. Чаще всего пострадавший попадает в самые неожиданные и заранее не предусмотренные ситуации. Поэтому травматология считается одним из самых трудных разделов хирургии. За это она мне и нравится. Именно ей я собирался посвятить себя.

Итак, я увидел свои рентгенограммы. Даже неспециалисту было понятно, что снимки до и после операции идентичны: вывих не вправлен. Зачем же нужна была эта операция, если все осталось как было? Для диагностики или для чего-то еще? Этого я, видимо, никогда не узнаю. Сейчас мне планируют еще одну операцию для выравнивания и укрепления позвоночника металлическими пластинами. После этого меня смело можно будет ставить в вертикальное положение и сажать без корсета. Но позвоночник при этом потеряет былую гибкость и эластичность, и я буду ходить "словно аршин проглотил". Это меня мало устраивает, так что с хирургическим вмешательством торопиться не следует. Думаю, что надо попробовать сначала бескровный метод вправления моего вывиха, если только еще не упущено время.

Ведь может быть так, что сломанный и соскользнувший позвонок уже освоился и закрепился на новом месте, как говорят врачи, в "порочном положении". А я рассчитываю на то, что с помощью вытяжения и осторожных, но настойчивых движений можно слегка расшатать вывихнутый позвонок и постепенно задвинуть его на место, которое ему предназначено, или, по крайней мере, максимально приблизить к нему.

Но не слишком ли много я на себя беру? Ведь каждое сгибание, наклон подвергают серьезной угрозе и позвоночник, и заключенный в нем спинной мозг. Почему я сказал, что "беру на себя"? Да потому, что решил без помощи врачей, сам провести эту операцию. Ну, конечно, не совсем сам, а с помощью Люды, медсестры из моей поликлиники.

Выбрав ночь, когда Люда дежурила возле меня, я решил сделать то, чего не сделали хирурги во время операции. На первый взгляд задуманная методика выглядела варварски. Был и фактор риска, но я считал, что при мягких и осторожных действиях риск будет минимальным и сделать это сейчас легче, чем до операции. Парализованные мышцы спины и туловища достаточно атрофировались и расслабили позвоночник, исчезла травматическая контрактура, которая в первые часы после травмы помешала хирургам провести ту первую, бескровную операцию.

Итак, начнем, пожалуй! "Помогай, Людочка, помогай, без тебя никак не обойтись", - мысленно говорю я хлопочущей возле меня девушке. И начинаю действовать. Прежде всего прошу Люду скатать круглый валик и подложить его под место перелома. Это создаст резкое переразгибание позвоночника в его поясничном отделе и поможет вывихнутому позвонку встать на свое прежнее место. Затем берусь руками за спинку кровати и подтягиваю себя, а Люду прошу крепко взять меня за ноги и тянуть изо всех сил.

Создав этим "скелетное" вытяжение, я начинаю очень мягко ослаблять то один, то другой хват руками, изгибаясь при этом то вправо, то влево, как змея. При следующем упражнении берусь руками за металлические рейки кровати на разных уровнях и пытаюсь скручивать туловище по очереди в обе стороны. При этом не забываю поглядывать на свою помощницу и вижу, как она при каждом хрусте в сломанных позвонках бледнеет и расслабляет руки.

Я сержусь, начинаю ругаться, но затем, спохватившись, прошу прощения, говорю, что отступать нам нельзя, что если этого сейчас не сделать, то я стану кривым и горбатым. Но главного я не говорю, не до этого сейчас. Главное же в том, что вывихнутый позвонок со временем срастается с другими покалеченными позвонками в сплошной костный конгломерат (костную мозоль).

А это мина замедленного действия, которая может неожиданно сработать - сдавить вещество мозга или ущемить нервные корешки. В результате - травматический радикулит или даже полный разрыв спинного мозга, и тогда уже ни о каком восстановлении не может быть речи. Только компенсация функций.

Сейчас же мне терять, кроме паралича и других недугов, нечего, и я не хочу ждать, когда "горбатого могила исправит". Уж лучше я побеспокоюсь о том, чтобы горба у меня не было при жизни.

Передохнув немного, мы с Людой снова приступаем к "экзекуции". Каждый из нас тянет мое тело в свою сторону. Все кости, суставы, связки скрипят, стонут, словно переборки старого суденышка, попавшего в шторм.

Эта процедура очень напоминает пытки на дыбе или "колесование", но иного способа поставить все на свои места нет. Вот бы применить подобные приспособления в травматологии для коррекции позвоночника. Это избавило бы от многих лишних (и бессмысленных) операций. Такой аппарат был бы полезен и для профилактики лечения сколиоза, остеохондроза, да просто для отдыха позвоночника, сохранения высоты межпозвоночных дисков, за чем особенно необходимо следить каждому человеку после 35-40 лет.

Мы с Людой поработали тогда хорошо, бескровная операция закончилась успешно - позвонок задвинулся на место, доказательством чему служат моя прямая спина и кривой послеоперационный шов.

Постепенно я стал осваиваться, привыкать (если вообще можно привыкнуть к этому) к своему новому положению. Я собирался жить, бороться за восстановление и начинал воспринимать себя как обычного человека. Впервые после травмы у меня появилось желание причесать волосы и побриться. Попросил у медсестры зеркало и электробритву, чем очень обрадовал ее ("оживает наш больной"). Девушка ушла выполнять мою просьбу и долго не возвращалась. Наконец она все принесла, объяснив свою задержку поисками маленького зеркала. Такого не нашлось, поэтому принесла большое. Я взял его

в руки, поднес к лицу и ахнул: на меня смотрел худой скуластый старик с ввалившимися глазами и всклокоченными волосами. Как же быстро сумела смерть поставить печать на мое лицо!

Ну нет, это мы еще посмотрим - кто кого! А пока надо придать себе мало-мальски человеческий вид. Прежде всего следует причесать волосы, которые торчат в разные стороны, делая меня похожим на дикобраза. Кто теперь скажет, что всего несколько дней назад я так гордился своими ухоженными волосами? Правда, "гордиться" пришлось всего дня три.

Случилось так, что незадолго до травмы одна из пришедших ко мне на прием в поликлинику пациенток сделала замечание по поводу моей прически, сказав, что я плохо пострижен, и предложила своего парикмахера, "лучшего в Москве". Мастер действительно оказался чародеем - я себя не узнал. "Прическа у тебя, как у американского киноактера", - говорили знакомые. Вот с такой замечательной прической я должен был в то злосчастное воскресенье прийти в гости к своей пациентке. Дело в том, что она и дальше решила опекать меня: на этот раз собралась познакомить со своей подругой - "очаровательной девушкой, только что вернувшейся из Индонезии".

Милые девушки, они напрасно прождали весь вечер. Представляю, что они подумали обо мне и какими нелестными эпитетами наградили. А я в назначенный для встречи час лежал на операционном столе...

Приведя себя в порядок с помощью расчески и электробритвы, я принял более-менее сносный вид. Зеркало же с той поры осталось у меня, скрашивая мое больничное существование. Наводя его на окно, я мог увидеть в нем кусочек голубого неба, а в сумерках "поймать" с его помощью звездочку.

	Жизнь после травмы спинного мозга