Помогать в беде друг другу
Мы обязаны всегда,
Друг наш - верная опора,
Если случится беда.
Шота Руставели

Его имя было названо в самом начале этих записок. Слава Яковцев, первым принявший на свои руки поверженного несчастным случаем Друга, был моложе меня на десять лет. Познакомились мы с ним на стадионе "Медик". Подружились. Нас объединяла общая любовь к спорту, особенно к лыжам, и мы каждое воскресенье выезжали вместе за город.

Именно Слава возглавил тогда мою "эвакуацию" после травмы, звонил в Институт имени Склифосовского, привез меня туда и первые дни находился неотступно рядом. После операции он обзвонил всех моих друзей, сходил ко мне домой, чтобы взять необходимые вещи.

Помню - он принес мне бумажку, найденную на столе, - список дел, которые я для себя наметил на ближайшие дни. Список из "той" жизни сообщил, что мне надо взять белье из прачечной, купить новые шнурки для лыжных ботинок, укрепить крепления на лыжах и так далее, и так далее. Я всегда был аккуратистом (мама с детства приучила) и любил во всем порядок, и вот теперь, читая весточку из прошлого, с грустью думал о том, что все это теперь мне не нужно. Скомкал записку и выбросил, распрощавшись навсегда с той жизнью. Теперь у меня были другие заботы и новые проблемы.

Попросил Славу позвонить на работу (в поликлинику и в бассейн) и сообщить о случившемся. Словом, в те первые дни мой молодой друг постоянно оказывал мне услуги, так необходимые неподвижно лежащему человеку, за что я остался ему благодарен на всю жизнь.

Вскоре Слава заменил меня в бассейне "Москва", а потом он уехал работать в Болгарию, и жизнь развела нас.

Сейчас я не знаю, где он, но всегда помнил и буду помнить неоценимую помощь и восхищаться Славиной организованностью, отличной реакцией, настойчивостью, которые так помогли мне в трудные часы.

Сразу же после звонка Славы в мою поликлинику ко мне прибежала Наташа Звягина, работавшая в регистратуре. Мы симпатизировали друг другу, и я все собирался куда-нибудь ее пригласить, но стеснялся: она была совсем юной, я же считал себя слишком старым. А так хотелось по душам поговорить с этой белокурой девушкой, весело смотревшей на меня умными глазами.

Теперь мы могли говорить с Наташей часами. Она стала моим "летописцем". Именно Наташа записала первые строки в тетрадь, положившую начало дневнику, а он, в свою очередь, стал позже основой этой книги.

Кроме Наташи, которая приходила днем, у моей постели постоянно дежурили добровольцы из поликлиники и особенно часто хирургическая сестра Люда. Та самая Люда, с которой вправляли мы мой вывихнутый позвонок.

Милая, милая Людочка, сколько она для меня сделала! На такое способен только самый преданный человек. Иногда, придя ко мне после работы, она, сидя на стуле, засыпала от усталости. А я, глядя на дремавшую девушку, не смел ее побеспокоить и терпел различные неудобства (ведь сам не мог себя обслужить даже в мелочах) до тех пор, пока она не просыпалась.

Именно Люду просил я добывать для меня морфий, поскольку те дозы, что прописывали врачи, уже не помогали. И Люда всегда выполняла мои просьбы, хоть и с большим трудом. Я знал это, но боли в то время были сильнее моих нравственных принципов.

Позже, как уже писал, я отказался от всех наркотиков, так как понял, что их прием ведет только к гибели, и этим я очень обрадовал мою помощницу.

Буквально на второй день после катастрофы я попросил Славу позвонить Лиде. Она была последней моей привязанностью, и, конечно, я очень хотел ее видеть. Но бежали дни, а Лиды все не было. И я перестал ждать. Но она все-таки пришла - молодая, красивая, с распущенными золотистыми волосами, густыми и длинными. У меня перехватило горло. Однако волнение не помешало увидеть, что Лида приняла известие о моей беде спокойнее, чем я ожидал. Она не задала ни одного вопроса и только смотрела и смотрела на меня. Мы беседовали почти без слов. Люблю немые беседы, полные значительных мыслей. Но потом молчание затянулось, стало тягостным. Я начал вспоминать, сколько лет мы с ней знакомы и какую роль играла эта женщина в моей жизни. Хотел ей сказать: "В тебе сейчас мое спасение, ты моя вера и надежда". Но ее холодность удержала меня от этого признания. Я почувствовал, что горе ее неискренне. А то, что она сейчас и плачет, так это "для порядка". В ее печали было что-то неестественное. Я ведь так хорошо знал ее. Горевать, сочувствовать кому-то - не ее "амплуа". Она создана для радости, обожания, успеха, но никак не для слез и самопожертвования.

Мне нравилось, что она никогда не манерничает, говорит и делает, что думает, и от этого с ней всегда было легко и просто, но до тех пор, пока ты "на коне". Быть нянькой она не умела и не хотела.

Незадолго до катастрофы Лида разоткровенничалась со мной, и я узнал некоторые подробности из ее прошлого: оказалось, что на моем пути встретилась роковая женщина, "женщина-вамп". До встречи со мной в ее жизни было трое или четверо мужчин (от одного она имела дочь), и с каждым из них неизменно происходили трагические истории, кончавшиеся смертью. Может быть, все это случайность, но в этой случайности была необыкновенная, удивительная закономерность.

Потерять любимого человека при трагических обстоятельствах - большое горе, долго не заживающая душевная рана. И, наверное, Лида тоже страдала. Но, видимо, у нее был надежный природный внутренний механизм, благодаря которому она успешнее, чем другие женщины, могла вычеркнуть из своей жизни всякие неприятности и огорчения. Так было у нее с другими мужчинами, так будет и со мной. Очень скоро она начнет жаловаться своему новому избраннику, что в который раз уже ей не повезло. Но меня это не должно беспокоить, ибо все ясно: для нее я уже мертв.

Но вот Лида успокоилась, вытерла слезы и сразу заспешила, сказав, что поступила на какие-то курсы и теперь у нее совершенно нет свободного времени. Я видел, что она лжет, и понимал, что слова ее звучат как реквием. Это конец, безоговорочный, абсолютный. Больше мы с ней не увидимся. Однако я ошибся: мы еще встречались, и даже здесь, в больнице, когда она приходила навестить больную мать и шла к ней через парк, а я был там в это время на своей каталке и оказывался на ее пути. Это была уже совершенно чужая женщина, холодная и бесчувственная, и я был ей чужим. Такими же тяжелыми и мучительными были наши разговоры, и нам обоим хотелось поскорее закончить их. Не зря кто-то из моих друзей назвал Лиду "осенью". Я бы теперь внес поправку: эта женщина была зимой, способной заморозить человека насмерть.

Какое счастье, что я не успел жениться на ней. Это бы, несомненно, убило меня. Как же мы, мужчины, бываем глупы и легкомысленны, особенно в юности, прельщаясь в первую очередь красивой внешностью. А ведь прав, глубоко прав поэт, сказавший: "Красоту уносят годы, доброту не унесут". Где ты сейчас, Лида? Красота твоя уже прошла, а доброты никогда не было.

Расставание с Лидой не убило меня только потому, что я не прощаю предательства, но мне, конечно, было тяжело. Я сразу почувствовал себя усталым, одиноким человеком. Да, одиноким, несмотря на множество окружавших меня людей: ведь возле меня не было той, в которой я особенно нуждался.

Но даже мысленно я не упрекал Лиду. Стараюсь этого вообще никогда не делать: я твердо убежден, что в своих несчастьях каждый человек виноват прежде всего сам. И в данном случае был виноват только я: во-первых, выбрал в подруги не ту женщину и, во-вторых, не смог стать для нее настолько интересным, чтобы она хотя бы на короткое время (первые недели болезни) задержалась возле меня.

Кстати, так же я отношусь и к мужской дружбе. Если мало у тебя друзей, если они покидают тебя в беде, значит, не тех выбираешь, и еще - будь таким, чтобы людей к тебе тянуло.

Не все друзья оказались со мной рядом, когда я попал в беду, - некоторые, узнав о моей травме, навсегда растворились. Вывод один - это были не друзья, а попутчики, которых я какое-то время просто устраивал: веселый, заводной парень, отчаянный спортсмен.

К счастью, среди моих друзей были и настоящие, и самый главный, самый близкий и дорогой друг - Володя Глик. В первые дни его около меня не было - он сам лежал в больнице. Но как только выписался, тотчас же пришел ко мне. Разговор с ним получился короткий, мужской.

- Леня, я не буду ахать и охать, ты сам понимаешь, что значит для меня твоя беда, - сказал друг. - Давай лучше подумаем, чем я могу быть тебе полезен. И не только я, но и мой брат, мама, жена. Знай, что все мы в твоем распоряжении.

Я знал, что это были не пустые слова, - нас связывала крепкая многолетняя дружба. Началась она еще в седьмом классе, в то время, когда мы с мамой вернулись из эвакуации.

Я вошел в класс и сел около него. Нас с первых же дней потянуло друг к другу. Так началась наша дружба. Мы часами могли играть в шахматы, рассказывать друг другу о своей жизни: я - о том, что было на Алтае, откуда мы приехали, он - о своей дружной семье, о прочитанных книгах. Это был очень эрудированный мальчик, рассудительный, добрый. И мы отлично дополняли друг друга. И сейчас, по истечении многих лет, я могу сказать, что у меня было три учителя: мама, Володя и жизнь.

Как мне нужен был всегда этот толстенький мальчишка! Я, азартный, неуправляемый, совершающий много ошибок, постоянно нуждался в его советах. Помню, как поехали мы с ним кататься на лыжах на Воробьевы горы (Володя после встречи со мной тоже стал тянуться к спорту, понимая, что это ему крайне необходимо, - не хотелось вечно ходить в толстяках).

На горах к нам пристала большая группа хулиганов, стали отнимать лыжи. Я готов был броситься в драку, невзирая на огромное преимущество "противника". И если бы успел это сделать, то был бы, конечно, как следует избит. Но не успел - помешал Володя. Он сумел найти с хулиганами общий язык: когда Володя заговорил с ними, они слушали его с открытыми ртами. Беседа закончилась почти мирно - на прощанье мальчики стукнули меня по голове и отняли лыжи. Володю и его лыжи не тронули. Тогда я впервые понял, что ум гораздо сильнее бицепсов.

Так что жил я в ту пору Володиным умом, о чем никогда не жалел. А он, глядя на меня, по-настоящему увлекся классической борьбой. И так как привык все делать основательно, добился немалых успехов: на городских соревнованиях занял второе место, а я - третье. Победителем же стал еще один наш друг - Ефим Гоберман.

Так вот, когда мой мудрый друг пришел ко мне в больницу, я почувствовал себя намного увереннее: раз Володя рядом, значит, мы победим. Сидя возле меня, он вспоминал, как я выручил их семью. Его отец тяжело заболел, и ему необходимы были ежедневные уколы. В то время это было проблемой. Естественно, я вызвался помочь: забегал к ним каждый день и делал больному уколы. Семья друга оценила тогда мою помощь.

- Ты, Леня, должен стать сейчас эгоистом, - говорил Володя, - бери от нас столько, сколько тебе надо. Если нам удастся тебя вырвать, тогда и будешь отдавать "долги". И помни: я всегда рядом.

И тут он рассказал мне то, о чем раньше молчал: ;

- Когда твоя мама тяжело болела, мы с ней очень сблизились. Она рассказала мне, что взяла тебя из детского дома (я ведь не знал этого). "Я скоро уйду, - говорила твоя мама, - Леня останется один, а он такой неприспособленный, с ним все может случиться. Ты будь около него и помоги ему". Я обязательно выполню последнее желание твоей мамы, - такими словами закончил Володя свой рассказ.

И выполнил. Он был все время рядом со мной, помогая выбираться из бездны. Он стал главной моей опорой в борьбе с бедой. К сожалению, вот уже несколько лет Володи нет рядом со мной - он навсегда покинул Москву. Но до сих пор в трудную минуту я всегда мысленно советуюсь с ним и стараюсь поступать так, как поступил бы мой мудрый, рассудительный друг.

Брат Володи Миша учился в то время в 10-м классе. Ему предстояло держать выпускные экзамены, готовиться к поступлению в институт (он хотел пойти по моим стопам и стать врачом, а кроме того, Миша был спортсменом, участвовал в соревнованиях). Парень был загружен, как говорится, по горло. Но, несмотря на это, он каждый день приходил ко мне и занимался со мной лечебной гимнастикой. Так у меня появился еще один методист ЛФК, что было очень важно для моего восстановления.

Забегая вперед, скажу, что мой молодой друг успешно закончил медицинский институт и стал врачом. Но судьба отнеслась к нему сурово - он заболел тяжелой неизлечимой болезнью и вот уже много лет борется с ней. И тут мой пример оказывает ему немалую услугу.

...Кого я совершенно не ждал в больнице, так это Эдду. Еще год назад мы договорились, что встречаться больше не будем. Я всегда был с ней честен и не скрывал, что любви не получилось.

Знакомство наше произошло в поликлинике: Эдда пришла ко мне на прием посоветоваться по поводу болезни рук (она была пианисткой и "переиграла" руки). Потом я стал бывать у них дома, катал Эдду на мотоцикле.

Меня полюбила умная, образованная девушка, а я, к своей досаде, не мог ей ответить тем же. Я вообще не мог никого серьезно полюбить, и причиной этому, как я уже говорил, была моя мама, которую я считал идеалом женщины. Красивая и умная, гордая и насмешливая, добрая и строгая - мама была очень интересным и многогранным человеком. Девушек, подобных ей, я не встречал.

Мне всегда хотелось поклоняться женщине, а не давать ей "милостыню". Мои же подруги, как правило, ждали такой милости. Лида, правда, "подачек" не принимала, чем поначалу очень привлекла меня, но душа ее оказалась холодной, что никак не способствовало развитию моих чувств. Даже если бы не случилось со мной беды, мы с ней рано или поздно расстались бы.

Но вернемся к Эдде, с которой я расстался год назад. Перед разрывом она бросила мне в лицо свой дневник, прочитав который, я очень расстроился: все страницы его были посвящены ее любви ко мне. Но что я мог сделать - для обоюдного счастья мало односторонней любви.

О моей трагедии Эдда узнала в больнице, куда ее загнал туберкулез легких. Сообщение это подействовало на девушку, как удар бича: забыв про свой недуг, не окончив лечения, она бросила больницу и ринулась ко мне. Первые слова ее были:

- Я пришла тебе помочь.

- Зачем, Эдда? Ведь я отверг тебя, когда был здоров. Я тебя обидел.

- Это не имеет теперь значения, - был ответ.

- Уходи!

- Я останусь, - твердо сказала она.

Милая Эдда, как хороша ты была тогда в своем порыве! Он обнажил всю красоту своей мятущейся души, раскрыл твой бурный темперамент.

Достав учебники по лечебной гимнастике, массажу, Эдда с присущей ей серьезностью углубилась в изучение неведомых пианистке дисциплин. Постоянно присутствовала на занятиях, которые проводили со мной методист Антонида Тимофеевна Лапушкина и мой юный друг Миша. Очень скоро Эдда освоила необходимые знания и стала моим третьим методистом. Энергичная, прекрасный организатор, она быстро навела в моем "царстве" порядок, бойко командуя и мной, и санитарами, и посетителями.

В свободные от "работы" минуты Эдда помогала мне в освоении английского языка, читала вслух книги и газеты. Так я впервые познакомился с "Золотой розой" Паустовского и другими произведениями этого замечательного писателя. По вечерам я порой засыпал под ее чтение, и Эдда тихонько через окно (дверь к тому времени была уже закрыта) уходила домой.

Ее заботливая помощь, постоянное присутствие сыграли большую роль в моем восстановлении. Но, что удивительно, необыкновенные изменения произошли и с самой Эддой. Ухаживая за мной, она забыла о своей болезни, и та, видимо, недовольная невниманием, незаметно отступила. Эдда окрепла, похорошела и вся светилась здоровьем и энергией, что оказывало на меня самое благотворное влияние.

	Жизнь после травмы спинного мозга