Утешение несчастных
- иметь товарищей в скорби.
Латинское изречение

Равновесие, которое я начал обретать, не имело ничего общего со смирением: просто заставляю себя терпеливо относиться к новой жизни. Я понимал, что возвращения к прошлому нет, что нужно создавать себя заново и искать в нынешнем состоянии малейшие возможности для выживания.

Старался быть как можно активнее. Много читал, отвечал на письма, изучал английский язык. Теперь моя жизнь - не только смена дня и ночи, но и постоянная работа, ставшая уже необходимой. Кроме заботы о здоровье появилась и пища для ума. Много времени уходило на прием посетителей, беседы с ними. Личные переживания отступали на второй план - мне стало некогда ими заниматься.

Теперь я лежал как в ущелье: с двух сторон постели - горы книг, журналов, газет, справочников и словарей. Особое место занимала толстая тетрадь, куда я, уже сам, когда меня переворачивали на живот, педантично заносил все наблюдения за своим состоянием.

Время проходило быстро. У меня уже не было отчаяния, безрассудных мыслей - они пересиливались надеждой, долгом. Теперь я не мог позволить себе тратить время без пользы, лежать без дела. Я полностью занял свой мозг, заставляя его непрерывно работать, иногда доводя себя до изнеможения, - только чтобы не было ни минуты для печальных мыслей и отчаяния.

Дни и ночи смешались. Теперь, если я не спал, мучаясь от боли, то вместо опиума "принимал" книги или занимался гимнастикой. Книги стали для меня лучшим "наркотиком", которым пользовался без ограничения в течение всего дня, а иногда и ночью.

Я заметил, что одни книги действуют, как таблетки анальгина или пирамидона, слегка отвлекая от боли. Другие - как укол морфия: читая их, забываешь все на свете. Третьи подобны снотворным порошкам - такие я оставлял на ночь.

Были книги, которые, наоборот, раздражали и обостряли боли - их отбрасывал, как непереносимое лекарство, дающее нежелательный побочный эффект типа аллергии.

Большое место в моей жизни занимал теперь дневник, верный, терпеливый друг, который нередко спасал от боли, отчаянья, гнева и досады. Все, что было трудно, а порой невозможно вынести, он брал на себя. Запишешь в него, что тебя мучит, - и освободишься от мрачных мыслей. При этом он помнил все, помогая мне увидеть себя со стороны, критически к себе относиться. Я твердо убежден в том, что каждому хроническому спинальнику обязательно надо вести дневник, потому что лучшего собеседника не найти. А как необходим такой собеседник тем, кто ограничен в общении с людьми, но кому постоянно надо с кем-то делиться своей бедой.

В последнее время выступаю в трех лицах. Теперь я не только больной, но и врач, ищущий новые способы и методы лечения спинальных больных, которые помогли бы облегчить их страдания, сделать жизнь более спокойной и терпимой, а еще я - лектор-пропагандист в своей палате.

Мне очень хотелось чем-то помочь своим товарищам по несчастью. Чем? Для начала решил организовать в палате чтение вслух. Выбор журналов, газет и книгу меня большой, на любой вкус. Читали по очереди выздоравливающие, остальные были внимательными слушателями. Прочитанное тут же обсуждалось. После ужина завязывались беседы, возникали своеобразные вечера вопросов и ответов. Темы бесед были самые разные: о спорте, политике, женщинах. Но всякий раз разговор незаметно переходил на медицину, и тогда эксплуатировались мои скромные познания в этой области.

"Скажи, доктор..." - так обычно начинались наши медицинские беседы. Вопросов было много, но я старался повернуть разговор на тему алкоголизма или курения. Дело в том, что почти все мои сопалатники были жертвами "зеленого змия". Это он довел их до тяжелых, иной раз неизлечимых травм.

Для меня люди, злоупотребляющие алкоголем, табаком, так же как и любители "плотно" поесть, всегда оставались загадкой. Как можно низвести себя до животного уровня питьем спиртного без меры или обжорством? Это же осквернение человеческих норм и ценностей, отрицание всего, ради чего стоит жить. Пьяница, а тем более алкоголик, - это человек, лишивший себя наряду с другими радостями даже возможности наслаждаться вином.

Неуемная страсть к алкоголю рано или поздно (чаще рано) приводит к самым тяжелым последствиям: потере здоровья, духовной деградации. Страдают не только сами пьяницы, но и их жены, дети , как уже родившиеся (слава Богу, если прежде чем отец стал выпивать), так и особенно те, кто появился на свет у пьющего папаши.

Многие любители спиртного попали в эту больницу не впервые. Но печальные уроки пьяницам впрок не идут.

Вот, например, Слава, молодой отец семейства, уже был однажды доставлен сюда с тяжелой травмой, однако выводов не сделал и пить не бросил. На днях его снова привезли к нам.

А случилось вот что. После хорошей выпивки вышел он на балкон покурить. Но ему никак не удавалось (по понятным причинам) зажечь спичку. А когда зажег, то не смог удержать сигарету, она выскользнула из рук и зацепилась за край балкона. Слава потянулся за ней и... "полетел" с пятого этажа. В результате - тяжелая травма позвоночника.

Или вот еще одна жертва алкоголя - молодой человек, лет двадцати пяти. Получил травму в пьяной драке. Бедняга имел весьма жалкий вид: голова забинтована, лицо с косым ртом похоже на бифштекс. Под глазами отеки, а глазные яблоки красные, как у кролика. Словом, красно-буро-лиловое месиво вместо лица.

Вот почему я и старался постоянно беседовать со своими соседями по палате о вреде алкоголизма. Только что от него пострадавшие, они слушали меня очень внимательно, со многим соглашались. Но вряд ли случившаяся с ними в результате выпивки беда и мои беседы могли их перевоспитать. Даже оставшись после травмы калеками, почти все они вновь начинали пить. Впрочем, нет. В дальнейшем я узнал, что все-таки трем-четырем из нескольких десятков своих сопалатников я сумел заронить в душу сомнение, которое после выхода из больницы переросло у них в твердое убеждение: алкоголь ведет к травмам, болезням, недолгой жизни, значит, пора-с ним кончать. Кое-кто из этих "воскресших" навещал потом меня в больнице, а один бывший алкоголик отыскал даже через несколько лет (прочитал обо мне в газете) и пришел поблагодарить за спасение. Сказал, что беседы мои запали тогда ему в душу, но еще больше поразило то, как я боролся со своим недугом, как постепенно оживал и возвращался к жизни. И тогда он разозлился на себя ("озверел прямо от злости"), на свое безволие и никчемную жизнь, и сказал твердо: "Хватит!"

Случай, конечно, редкий, и поэтому я воспринял его как самый дорогой подарок. Я был безмерно счастлив, видя это возрождение человека, прекрасно понимая, какого душевного усилия стоило ему это воскрешение. А он торопливо, словно боясь, что я перебью его, рассказывал, какое счастье "не заливать глаза водкой", жить как нормальные люди.

Не знаю, кто из нас был более счастлив, - он или я. Спасенная жизнь... Что еще может быть дороже для врача, да и вообще для каждого человека, живущего с добром в сердце?

Увиделись мы с моим подопечным много лет спустя после моей выписки из больницы. А пока еще я нахожусь здесь и веду беседы о здоровье со своими товарищами по несчастью. Нет, не зря я трачу на разговоры о смысле жизни свою последнюю энергию, не зря рисую перед слушателями печальные картины их будущего. Что-то, пусть немногое, обязательно останется в их сознании уже сейчас. Меняется даже их отношение друг к другу. Но особенно внимательны они ко мне. Ходячие больные все чаще подходят к моей постели и пытаются оказать различные услуги, вызывают медсестру, когда мне уж очень плохо, а главное - стараются меньше курить в палате, зная, как тяжело я переношу табачный дым.

О вреде курения у нас тоже идет постоянный разговор. Я рассказываю случаи из спортивной жизни, когда курящие спортсмены (есть еще и такие) проигрывали менее сильным противникам, знакомлю со статистикой онкологических заболеваний на почве курения.

Для чего я все это сейчас рассказываю? У большинства лежачих больных мир сужается до рамок только собственного горя, и это можно понять. Как правило, их мало интересует то, что происходит вокруг, не волнует состояние ухаживающих за ними людей, не трогают беды других. Находясь в полном бездействии, равнодушные ко всему, кроме своей болезни, они постепенно (и бесполезно) гибнут и губят тех, кто живет с ними рядом. Но это - удел эгоистов, духовно слабых людей. Большинство из них и в полном здравии думали только о себе и жили лишь в свое удовольствие. Подобным людям особенно страшно оказаться прикованными к постели, и болезнь их - тяжелейшее испытание для окружающих. Очень часто такие больные остаются почти в полной изоляции: знакомые и друзья постепенно исчезают, и только самые близкие продолжают годами нести свой крест.

Мой собственный опыт привел меня к выводу: в каком бы тяжелом положении ты ни находился, сделай все возможное, чтобы, во-первых, оно как можно меньше тяготило окружающих; во-вторых, займись обязательно каким-нибудь делом; в-третьих, будь полезным и интересным для тех, кто рядом с тобой, и, в-четвертых, стань борцом за свое восстановление. Все это привлечет к тебе сердца людей, ты никогда не останешься в одиночестве, каким бы тяжелым больным ни был, и шанс восстановиться у тебя значительно повысится.

Приносило большое удовлетворение то, что соседи по палате, наблюдая за моими упражнениями (я по нескольку раз в день делал лечебную гимнастику), видя, что много, читаю и пишу, и сами подтягивались. Кто-то прежде позволял себе капризничать, часто беспокоить медсестру, кто-то постоянными стонами и жалобами стремился привлечь к себе внимание окружающих. Однако видя, что человек, пострадавший гораздо больше их, не только терпеливо переносит муки и яростно борется с ними, но еще и другим помогает одолеть болезнь, они начинали менять свое поведение, помогая тем самым врачам лечить их, а меня, видевшего происходящие в них перемены, делая сильнее.

"Интеллектуальное" общение, конечно, очень скрашивало наши печальные будни, делало жизнь терпимее, но ведь палата, в которой мы лежали, была предназначена для тяжелобольных. Забывалось это лишь на время наших вечерних бесед. Порой же наступали дни, когда нам всем было не до бесед и лекций, - мы становились участниками страшнейших человеческих трагедий. В один из таких дней в окружении своих близких тяжело умирал от смертельной травмы (перелом основания черепа) молодой человек лет двадцати пяти. Врачи пытались его спасти. Народу собралось много: родственники больного, врачи, медсестры. Дверь и окна плотно закрыли, чтобы не простудить умирающего, и в палате от испарений разгоряченных высокой температурой человеческих тел, мочи, лекарств стало нечем дышать. Когда я предложил открыть форточку, на меня набросились со всех сторон:

- А если мы его простудим и он получит воспаление легких?!

Я пытался объяснить, что несчастному свежий воздух не повредит (ему уже ничто не могло ни повредить, ни помочь), но в ответ снова получил дружный отпор.

Время перевалило уже далеко за полночь, но ни я, ни другие больные уснуть не могли: рядом умирающий человек, за жизнь которого борются врачи, дышать нечем и прямо в лицо бьет яркий свет.

Временами мне казалось, что я тоже умираю, - состояние было ужасное. Потом я как-то отупел, уже не слышал стонов умирающего, притерпелся к спертому воздуху, и только яркий свет продолжал меня пытать. Дело в том, что веки человека светопроницаемы, и поэтому даже когда глаза закрыты, небольшое количество света все-таки проходит и раздражает зрительный нерв. Не такое освещение должно быть в больнице, а только индивидуальное, для каждого больного.

Тщетно ищу положение, чтобы спрятаться от яркого света, укрыться от него. Но не получается: я ведь не могу самостоятельно лечь на бок, повернуться к стенке. Прикрыл глаза рукой, но она быстро затекла. Натянул на голову одеяло, но под ним совсем дышать нечем.

От шума начинает ломить виски. Напряжение становится невыносимым, я готов кричать, звать кого-то на помощь. Но кого? Всем сейчас не до моих страданий.

Никогда не было у меня такой беспокойной ночи, ночи самых настоящих пыток. Измученный вконец, я все-таки под утро уснул, а когда проснулся, в палате было тихо-тихо, воздух с улицы медленно просачивался через приоткрытую форточку. Кровать, на которой почти сутки шла борьба за жизнь, была пуста.

Мои товарищи, тоже измученные бессонной ночью, еще спали. А я лежал и думал о нашей гуманной и жестокой медицине. О той самоотверженной борьбе, которая шла за жизнь едва живого (почти уже неживого) человека, и проявляемой в этот момент жестокости к пяти тяжелобольным, но вполне еще живым людям.

Смерть на глазах чужих людей, невольных свидетелей, - это как казнь на площади. Неужели нет возможности поместить покидающего наш мир человека в отдельную палату? Чтобы он не видел нас, а мы - его. Ведь мы тоже умирали вместе с ним, и сколько еще дней нам придется приходить в себя... Полученные отрицательные эмоции никак не будут способствовать нашему лечению, и врачам прибавится работы, ведь каждый из нас стал более больным, чем был до этой ночи. Но, судя по всему, все это не приходит нашим спасителям в голову.

	Жизнь после травмы спинного мозга