Только мужество делает ничтожными удары судьбы.
Демокрит

Несколько друзей с трудом внесли меня по щербатым ступенькам на второй этаж и положили на кровать. С болью оглядел я родные углы: вокруг запустение, пахнет прелым деревом. Убогая моя конура выглядит непривычно и печально.

Здесь провел я лучшие двадцать лет своей жизни: закончил школу, Институт физкультуры, медицинский. Работал одновременно врачом - в одном месте и тренером - в другом, отдавая всего себя любимым профессиям.

Я всегда был нетребовательным к бытовым условиям, и каморка, откуда уходил рано утром и возвращался поздно вечером, вполне меня устраивала. Здоровый, закаленный, я не замечал, что в ней всегда холодно, что одна теплая печная стенка не в состоянии обогреть все углы, где полно щелей самых различных размеров, и высушить сырые разводы на стенах.

После жаркого, залитого солнцем Крыма я попал словно на Северный полюс, и убожество моего жилья предстало передо мной во всей своей "красе".

Лежа в холодной постели, я разглядывал, словно видел впервые, свое жилье. Немалое место в нем занимала "голландка". Напротив нее - старая развалина, которую я все еще искренне считал шкафом. В нем вместе с одеждой хранятся и книги, и хозяйственные вещи, частично унаследованные от матери. Дряхлая, жесткая кушетка, на которой я спал, когда жива была мама, письменный стол, весь источенный жучками, два стула и мое бывшее рабочее кресло. Наконец, высокая кровать с металлическими спинками и вздыбленными строптивыми пружинами, которые, когда я поворачивался на другой бок, выстреливали в мое тело, больно вонзаясь в ребра.

Дышать в комнате трудно, воздух здесь сырой и затхлый. Маленькая форточка пропускает тоненький ручеек воздуха, зато промерзшие стены, словно решето, совсем не способны удерживать тепло, и оно беспрепятственно уходит наружу.

О том, чтобы мне выходить на улицу подышать свежим воздухом, не может быть и речи. Нашу лестницу трудно одолевать и здоровыми ногами, а уж мне-то и вовсе с ней не справиться. С купанием тоже проблема - ванны нет, так что придется обходиться тазами и ведрами.

Думал я, покидая Институт имени Склифосовского, что все страшное уже позади, но вижу, что в этой "голубятне" ждут меня новые и очень нелегкие испытания. И я должен их встретить как можно мужественнее, должен приспособить себя к жизни в этой ужасной комнате, а для этого надо занять свою голову и свое время полезными мыслями и нужными делами.

Прежде всего - никаких жалоб и стонов. Каждого, кто придет ко мне, я буду встречать улыбкой и шуткой. Никто не должен услышать от меня никакого нытья. Иначе очень скоро можно всем надоесть, и самые терпеливые разбегутся в разные стороны.

Так что, дорогой, если хочешь выжить, если хочешь, чтобы около тебя всегда были люди, сделайся им нужным, интересным, в крайнем случае любопытным.

В природе все живое, потерпев крушение, старается приспособиться к новым условиям существования. Потерянные функции обязательно компенсируются здоровыми. У слепого, например, обостряются слух, обоняние.

А чем я могу компенсировать свои ноги, свою беспомощность? Мозгом! Конечно, мозгом. Теперь в коре моего головного мозга освободилось огромное поле деятельности. Ушли в прошлое занятия спортом, тренерской работой. Освободившуюся от них переднюю центральную извилину, в которой была сосредоточена вся моторная деятельность, надо сейчас хорошо "взрыхлить", "удобрить" и "засеять" добрыми мыслями, нужными занятиями, а не ждать, когда все прорастет сорняками.

Но легко так рассуждать, а как это сделать? Пока же я коченею от холода и готов выть от тоски. Чувствую, как жизнь во мне постепенно вымерзает, и только боли всех оттенков говорят о том, что я еще жив.

Ветер жалобно завывает в печной трубе, наводя на меня еще большую тоску. Тщетно укутываю себя одеялом, пытаясь согреться и уснуть. Нет, ничего из моих усилий не получается. Значит, надо пытаться согреться около печки. Но и это сделать не удается: изразцы ее совсем холодные. Остается одно - согреть себя движениями, причем такими, которые вызовут пот (пот - это тепло, жизнь). Затем постоять в манеже - это полезнее, чем просто лежать без сна.

Долгая зимняя ночь... Спят сладким теплым сном в своих теплых кроватях мои сограждане, и только я в своей "голубятне", словно подбитая ночная птица, машу крыльями. Упражнения для рук, несколько пассивных - для ног, самомассаж. Сел, потянул ноги на себя руками, по телу побежало тепло. Снова уложил на валики стопы, завернул поплотнее в одеяло и стал засыпать.

Пробуждение тоже сулит мало радости. В моей камере так холодно, что страшно высунуться из-под одеяла. Окна зашторены замысловатыми морозными узорами, отчего в комнате почти темно. На подоконнике намерзли огромные ледники в виде сталактитовых наплывов. Когда печка топится и несколько нагревает воздух, часть ледников оттаивает, и тогда маленькие ручейки стекают по стенам на пол. Ежедневно приходится скалывать куски льда, но за ночь он намерзает заново.

Кто победит в этой борьбе: я или адская камера? Трудно ответить сразу на этот вопрос. Порой мне кажется, что, замурованный в своем каземате, я уже отсюда никогда не выберусь. Погибну здесь, одинокий и всеми забытый.

Но таким мыслям я не даю долго бродить в голове. Только они появляются - я тут же пресекаю их: начинаю читать или работать над статьей о лечении эпикондилита (воспалительный процесс в локтевом суставе) гидрокортизоном. Заинтересовался этой темой в то время, когда был хирургом, и многим тогда помог. Способ лечения новый, и никто о нем толком ничего не знал. А я успел накопить и обобщить немало наблюдений. И сейчас, для отвлечения от мрачных мыслей, работа над статьей очень ко времени (кстати, эта моя первая статья позже была опубликована в журнале "Советская медицина").

А еще я спасаюсь от тяжких дум с помощью музыки - включаю радио. Музыка - это мощнейшее средство влияния на эмоциональную среду человека. Больным людям веселая музыка приносит заметное облегчение: улучшается сердечная деятельность, кровообращение, появляется хорошее настроение. Словом, музыка способна мобилизовать резервы нашего организма, а это так необходимо тем, кто борется с тяжелым недугом.

Музыка, льющаяся сейчас из приемника, успокаивает меня, вселяет радость, бодрит. Мои тяжелые размышления растворяются в ней, стены и потолок комнатушки как бы раздвигаются, и душа моя начинает парить. Мне уже не так грустно и страшно, и я терпеливо начинаю ждать Елену Николаевну.

До сих пор я еще ничего не сказал об этой женщине. Когда-то она была моей пациенткой, приходила несколько раз в поликлинику. Однажды я помог ей справиться с каким-то заболеванием, и с тех пор она свято поверила в меня, считала своим спасителем. Когда Елена Николаевна узнала о случившемся со мной, тот тут же примчалась в больницу.

Ее появление в дверях палаты с кучей баночек и свертков было для меня большим сюрпризом. Растерявшись, я неожиданно для себя участливо спросил ее:

- Как вы себя чувствуете?

В ответ Елена Николаевна горько расплакалась. С той поры она уже не покидала меня. Ловкая, хозяйственная, ухаживала за мной поистине с материнской заботливостью. А после моего возвращения из Крыма Елена Николаевна стала регулярно приходить в "голубятню" и по мере сил старалась облегчить мне жизнь.

Когда я, переполненный благодарностью, пытался говорить добрые слова, в ответ она только рукой махала:

- Перестаньте, перестаньте, Леня, вы меня тоже в свое время спасли.

Спас! Я просто помог ей, выполняя долг врача. А вот она меня действительно спасала: готовила пищу, убирала в комнате, стала моими ногами.

Помощь Елены Николаевны в те тяжелейшие дни была просто бесценной. После возвращения из Крыма люди, окружавшие меня в больнице, как-то отхлынули: кто-то не знал моего домашнего адреса, кто-то был занят своими делами, а кто-то потерял интерес к моей особе. Рядом осталось немного самых близких друзей, которым часто тоже не хватало сил и времени уделять мне внимание. Поэтому каждая живая душа, появившаяся в моей каморке, была тогда для меня драгоценна.

Помимо мук холода и бытовых неурядиц, отравляло существование и очень неприятное соседство. За стеной жил печник с женой, который стал для меня настоящим мучителем. До болезни я часто спасал его жену от побоев. Тогда печник побаивался меня и после моих встрясок оставлял несчастную женщину на некоторое время в покое.

Теперь же, видя мою беспомощность, пьяница разгулялся во всю. Мало того, что стал регулярно избивать жену, он и до меня начал добираться. Открыв дверь, сосед ежедневно интересовался:

- Лежишь? Ну, лежи, лежи. Не бойся, я тебя трогать не буду, сам подохнешь.

И поскольку я никак не реагировал на его слова, печник заводился:

- А может быть, тебе все-таки врезать разок?

Лицо его начинало наливаться кровью, глаза зло сверкали. И тогда я доставал из-под подушки гантели. Печник тут же успокаивался и исчезал за дверью.

Однажды, когда я ему в очередной раз погрозил гантелью, он сделал неожиданный комплимент:

- Да не бойся, не бойся, не трону я тебя, вон ты какой здоровый мужик, покрепче любого печника, хоть и безногий.

Куда сильнее соседа донимал меня другой недруг - пролежень. Гноящаяся рана и воспаление приносили мучительные боли, вызывали высокую температуру. К болям я уже привык, беспокоило то, что из-за раны приходилось сократить упражнения. Это, в свою очередь, ухудшило мое общее состояние, и я, махнув рукой на пролежень, снова начал тренироваться. Пролежень в ответ становился еще больше.

В те тяжкие для меня дни я стал намного старше своих лет. Как на фронте, где каждый год за три. Но я не собирался сдаваться. Глупо было бы это делать, когда столько преодолено на пути из бездны, когда я сумел уже поставить себя на ноги.

Два с половиной месяца я выдерживал максимальные физические нагрузки. От такой титанической работы мог бы стать мастером в самом неожиданном виде спорта. Тренировался по несколько раз днем, а когда не спал, то и один-два раза ночью.

Особое внимание уделял тренировке стоп, движениям пальцев, всех вместе и каждого в отдельности. Для этого мой друг Женя Райков сделал специальные педали с пружинами, в которые я упирал стопы, и многократно в течение дня в положении лежа на спине или полусидя в кровати, пытался отжимать их ногами.

А еще я имитировал ходьбу на месте лежа, делал ряд упражнений стоя, в коленоупоре вырабатывал устойчивость и равновесие. Словом, занимался как одержимый, заканчивая свои тренировки холодными обтираниями.

Никто из моих друзей, даже Володя, не догадывался, какую мучительную, заполненную адским трудом и одиночеством жизнь я веду, оставаясь днем один, какие у меня страшные - холодные и бессонные, наполненные болями - ночи. Я никому не жаловался, никого не терзал - всю душевную боль, тоску, отчаяние мог откровенно показать лишь своему "духовнику" - дневнику. Он по-прежнему был моим верным спутником - молчаливым, безотказным слушателем горячих и горьких исповедей. Он скрашивал минуты и часы моего одиночества, он очень помогал мне выдержать и выстоять.

Будни проходили менее мучительно: это были рабочие дни, и я трудился, не жалея сил, не замечая порой времени. В праздники же, когда люди отдыхают, когда с улицы или от соседей слышатся смех, песни, мне было просто невыносимо. Тогда особенно остро чувствовал я свою ненужность этому большому, далекому от меня миру.

Днем 31 декабря у меня побывали товарищи и Елена Николаевна. Но к вечеру все разошлись по своим домам - у каждого предновогодние хлопоты, заботы, дела. Я был безмерно благодарен друзьям за то, что зашли накануне Нового года, уделили мне внимание. Способен ли я был до болезни на те подвиги, какие совершали мои друзья и просто знакомые, - ухаживать постоянно за чужим человеком: кормить его чуть ли не из ложечки, подавать горшки, заниматься с ним лечебной гимнастикой? Вряд ли бы у меня раньше хватило терпения на все это. Теперь - другое дело, теперь, пережив трагедию и все то, что испытал, я стал иным: чужое горе воспринимаю как свое собственное.

Предновогодний вечер продолжал медленно тянуться, печальный, мучительный, навевающий мрачные мысли. Какой же он длинный, нескончаемый. Скорее бы проходила ночь. И вдруг в гнетущей тишине раздался тихий, едва слышный стук в дверь. Потом она стала медленно открываться, и на пороге появилась прелестная улыбающаяся девушка.

Я с недоумением разглядывал ее румяное с мороза лицо и совершенно не узнавал.

- Вы не помните меня, Леонид Ильич? Институт Склифосовского... парк. Я прибегала к вам перед сессией проконсультироваться. Вот узнала, что вы приехали, и решила поздравить с Новым годом.

И тут я вспомнил ее - Зоя Калинина, студентка из медицинского училища, находившегося на территории института. Я помогал ей готовиться к сессии, она, как и многие другие, помогала мне выживать.

- Это замечательно, Зоя, что вы пришли! - радовался я, как мальчишка. - Сейчас мы будем с вами пировать.

Зоя стала разворачивать свои сверточки, раскладывать по тарелкам разные вкусные вещи, принесенные друзьями. Она подвинула ко мне стол, который выглядел вполне новогодним с бутылкой вина посередине, и праздник начался.

Волшебная музыка "Болеро" Равеля, передаваемая по радио, заполнила комнату, еще больше украсив этот чудесный вечер. А мы, с аппетитом поглощая новогодние закуски, веселились от души. Вот так встретил я новый, 1964 год.

Зоя даже не представляла, как важен был для меня ее приход. Вместо одиночества под Новый год - неожиданный сюрприз: общество прелестной, доброй девушки. Вместо тоски - смех, шутки, воспоминания о моих приключениях в больнице.

После такой замечательной новогодней ночи хотелось верить, что впереди у меня будут успехи и удачи. Я был полон самых радужных надежд. И результатом моего хорошего настроения (как оно необходимо больному человеку!) стали новые, еще более упорные тренировки. Многочасовые упражнения, ходьба по комнате на костылях, лечебная гимнастика, самомассаж. День был заполнен по-настоящему каторжным трудом. Теперь я редко пребывал в одиночестве, с каждым днем вокруг меня становилось все больше и больше людей. Словно моя энергия притягивала их всех, как магнит.

Однажды, будто вихрь, ворвалась в комнату Мария Николаевна и с порога начала упрекать меня:

- Как вам не стыдно, Леня! Вы ведь знаете, что я живу рядом, почему же не сообщили о своем возвращении? Совершенно случайно узнала об этом!

Мы работали с ней вместе. Она была отличной медсестрой и прекрасным человеком. Увидев, в каких условиях я живу, Мария Николаевна решила действовать. Она отправилась к главному врачу своей больницы и настояла на том, чтобы коллектив взял надо мной шефство.

Теперь мне ежедневно привозили оттуда обеды, раз в неделю меняли постельное белье. А Мария Николаевна ухаживала за мной, как за своим сыном.

Где только находила силы эта почти семидесятилетняя женщина? Ведь она по-прежнему работала в больнице, очень уставала, но всегда выкраивала время, чтобы забежать ко мне и сделать все необходимое.

Не говоря мне ничего, Мария Николаевна написала письмо в Министерство здравоохранения с просьбой поместить меня в Центральный институт травматологии и ортопедии. Это было моей мечтой, ведь в институте есть так необходимые мне тренажеры и главное - бассейн.

Сначала Мария Николаевна съездила в ЦИТО (и не раз), но ей сказали, что мест нет. И вот тогда она села за письмо в министерство. Писала весь вечер, подыскивая самые важные и убедительные слова, а утром сама отвезла письмо, не доверяя почте.

Какую же бурную деятельность развила она вокруг меня! Мало того, что она нянчилась со мной, как с ребенком, но еще и решила, что должна помогать мне и по большому счету. Нет-нет, речь идет не только о хлопотах по поводу ЦИТО, Мария Николаевна замахнулась на большее: она поставила перед собой задачу добиться для меня квартиры.

- Не может больной человек жить в таких условиях, - говорила моя добрая волшебница, - тут и здоровый-то человек не выдержит. И мы, ваши друзья, должны сделать все, чтобы освободить вас, Леня, из этого склепа.

Письмо в "Известия" писали всем "миром". А потом Володя дома еще восемь раз переписал его. Подписали письмо почти все сотрудники больницы, шефствующей надо мной. И Мария Николаевна повезла его в редакцию.

Через пару дней Володя позвонил туда, и ему сказали, что письмо, поддержанное газетой, переправлено в Моссовет.

А потом приехал ко мне оттуда замечательный человек, заместитель председателя Моссовета Михаил Петрович Приставкин. Немолодой, с протезом, он с трудом поднялся по нашей разваливающейся лестнице и замер в дверях, увидев представшую перед глазами картину: убогая конура с мокрыми стенами и льдинами на окнах и неподвижно лежащий в кровати молодой мужчина с седыми висками.

Полтора часа провел бывший фронтовик в моей комнатушке и все никак не мог уйти. Моя история, борьба с болезнью взволновала его, и Михаил Петрович все задавал и задавал вопросы, интересуясь буквально каждой мелочью. Наконец он встал:

- Однокомнатная квартира со всеми удобствами вам подойдет?

- Конечно! - выдохнул я.

- Поможем вам, обязательно поможем, - сказал Приставкин на прощание, крепко пожимая мне руку.

1964 год начал одаривать меня приятными сюрпризами - один за другим. Прибежала счастливая Мария Николаевна:

- Леня, будем собираться, позвонили из ЦИТО, сказали, чтобы привозила вас.

Так начался новый этап на моем пути к здоровью.