Глава 7. НУРЕК (2)

В начале апреля, сдав все экзамены, - и по теории двигателя, и по правилам дорожного движения, и по вождению, - я получил права. Отныне для ГАИ, для ее инспекторов, я становился обычным водителем. Соблюдать все многочисленные правила было трудно. Меня останавливали, иногда штрафовали, чаще - отпускали. Ни в каком случае я не обижался, говорил "спасибо", говорил от души. Эти лейтенанты, сержанты - постовые учили меня участвовать в общественном движении.

В конце апреля я, посадив Валентина пассажиром, отправился в путешествие, в Крым, за полторы тысячи километров. На скалах близ ялтинских гор проводились соревнования по лазанью. Меня и Божукова пригласили судьями. Можно было, конечно, отправиться туда и поездом. Но не так уж удобно было для меня доехать только до Симферополя, а потом шесть часов трястись в троллейбусе.

Начинающие водители ездят лихо. Очень быстро. Мы выехали в пять утра. Зачем-то в конце апреля вдарил морозец, дорога покрылась тонким слоем ледка. Я с трудом держал машину на шоссе, но скорости не сбавлял. Мчался. Мы заночевали в кемпинге, далеко за Харьковом, в городе Краснограде. Я потом много раз ездил этой же трассой на Юг, но так мне и не удалось повторить "рекорд" начинающего водителя-спинальника. Дальше Харькова я за день не доезжал.

Соревнования проходили в красивейших местах ялтинского побережья. В Мисхоре, там, где как раз мимо скал проложено нижнее шоссе, проложено, не повредив ни одного деревца. После пятьдесят первого года, нашего с Хатулевым путешествия, когда я обиделся на Крым, не смотрел по сторонам, - я приехал, конечно, не во второй и не в третий раз. Я часто тренировался в Крыму, но обида не проходила. Только в семьдесят первом я вдруг ощутил, что это - родина моя. Или я изменился за двадцать лет, или Крым по берегам оставался тем же, старинным, татарским - без татар, но лепились же сакли по склонам Ай-Петри. В архитектуре сохранялся стиль востока. И я ощущал, явственно, возвращение мое - на родину.

Но какая же дребедень! Везет в одном, не везет в другом. На первое мая повалили снег, все замерзло. Снег покрыл уже цветущую глицинию, лежал на деревьях, на кустах роз. Скалолазы разгребали снег на зацепках пальцами. И я, в машине сидя или в судейском кресле, очень мерз.

- Осталось двадцать секунд! - кричал в мегафон, - осталось пять секунд! Финиш!

Скалолазы подпрыгивали на последнюю зацепку. Зависали в разных позах, как обезьяны. Победитель оценивался пройденной за время высотой. Время для всех одинаково. Потому и прислушивались спортсмены к моему мегафону.

Божуков сидел на веревке на скале и замечал высоту. И фотографировал. Он большой любитель фотографии. Фотограф-любитель, но фотографии делает профессионально.

Божуков предложил покататься по побережью. Соревнования закончились. Снег сошел. Снова цвела весна и голубело небо. Я вспомнил рассказы матери о восходе солнца на Ай-Петри. Я вспомнил, как еще в бытность владения ногами, встав затемно, вскарабкался на смотровую площадку и был свидетелем зрелища, поразившего в далекой молодости мою мать. Мама говорила мне, что вершина Ай-Петри - единственное в мире место, с которого восход виден так.

Я ждал. Небо розовело и желтело над морем, постепенно явилось солнце, совсем не желтое, а - темно-красное. Оно поднималось, увеличивалось в размерах, оно было приплюснуто в овал. Вот уже и выкатилось почти целиком. Погода была идеальная, самое малюсенькое облако помешало бы увидеть то, что я теперь видел. Картина над морем разворачивалась. Вдруг неожиданно из верхней части овала выскочило нормальное - желтое, круглое солнце. Два солнца, - одно над другим, - висели над морем. Шли минуты. Постепенно нижний овал растворился, ушел в глубины Черного моря.

Мы встали затемно. Я вез смотреть восход на Ай-Петри Божукова и еще двоих знакомых. Машина взбиралась в темноте на склоны по страшным серпантинам. На горной дороге я водил впервые. Когда я с грохотом на поворотах врубал не те передачи, машина соскальзывала вниз, к краю дороги, Божуков и девочки руками буквально впивались в сиденья, пытаясь удержать равновесие.

К рассвету мы стояли на смотровой площадке. И ждали обещанного мною зрелища. Всю дорогу я вопил:

- Сейчас увидим чудо! Увидим два солнца!

К востоку по небу потянулись облачка. Одно, второе, третье. Собирались в тучу, застлавшую восход. Ожидания были напрасны. Время и деятельность человека брали свое. Рассветы стали холоднее. Мы увидели только отблески зари на облаках.

Привез! Наобещал! Пришлось оправдываться.

К концу мая я уже уверенно сидел за рулем. Но в одиночку добираться до Нурека было опасно. Пошел к соседу своему и хорошему приятелю Иосифу Гросману. Предложил ехать вместе. Он сказал:

- Ты сумасшедший! - но не отказался, тем более, что он тоже был записан в наш отряд бойцом. Иосиф не занимался альпинизмом, но в качестве моего соседа сдружился со всей моей компанией. Мои альпинисты, видя его бычью шею и торс Геракла, уже год назад включили его в состав бригады, работавшей на деревьях.

Лазанье по деревьям - обязательный элемент альпинистской тренировки. Как-то Божуков, Слава Ванин, Юра Акопджанян тренировались в Царицынском парке на деревьях. Подошел лесничий:

- Чего впустую лазите, лучше б заодно помогли нам. Нужно обрабатывать парк, спиливать засохшие верхушки, сучья. За каждое дерево - отдельная плата.

Деньги всегда нужны, а тут можно было и тренироваться, и подрабатывать. В дальнейшем ребята заключили договора со многими паркохозяйствами Москвы. И с кладбищами. На старых кладбищах места мало, а ценится оно дорого. Поэтому предприимчивые похоронщики нанимали ребят спиливать деревья. Дерево уберешь - новое место получится, за него деньги можно хорошие справить. Но валить приходится очень аккуратно, кругом могилы, свободного пространства никакого. Иногда приходилось спиливать дерево по частям. Залезаешь наверх, отпиливаешь верхушку, метра два, на веревке спускаешь отсеченную часть, пилишь дальше.*- небольшими порциями.

Иосиф в бригаде древолазов посрамил всю их многолетнюю альпинистскую подготовку. Он и вверх забирался быстрее, и пилил быстрее, и вниз спрыгивал. И зарабатывал поэтому больше Божукова. Хотя тот вовсю старался не ударить в грязь лицом.

Предложив Иосифу совместное путешествие, я не сомневался в его силе и умении. Он и машину может починить, и вытолкнуть ее из лужи, завязшую. Иосиф был знаком со слесарным делом, умел и варить, и клепать. Сам работал в школе, преподавал физику после института. А до института жил (и не скажешь - родом был!) в чешском поселении в актюбинской степи. Был чех по отцу. С детства обучен был и пахать, и сеять, и трактор водить. Вот только не мог он в людных местах садиться за руль, так как, несмотря на все свои уменья, прав водительских не имел. Именно за умение варить и водить грузовую технику Божуков и взял его в отряд. В чем впоследствии ничуть не раскаивался. Не подвел его Иосиф. Хотя работа была -труднейшая, тяжелейшая.

Календарь показывал двадцатое мая. У нас было десять дней и пять тысяч километров. Это мы подсчитали по атласу. Тот же новенький атлас обещал нам дороги с асфальтовым покрытием до самого Нурека.

Я забрасывал в рюкзак вещички, весело напевая, - дорога меня не пугала. Иосиф, более практичный, чем я, человек, пытался охладить мой пыл:

- В Москве есть клуб автолюбителей. Я даже знаю где. Квартирует в здании церквушки на правом крыле гостиницы "Россия". На всякий случай стоило бы проконсультироваться там. Расспросить автотуристов, которые такими делами занимаются регулярно.

Я остался сидеть в машине, а Иосиф пошел внутрь. Вышел обратно довольно быстро, на его лице, вечно невозмутимом, ничего прочесть было невозможно. Как всегда. Он уселся рядом со мной:

- Огорчу тебя, Адик, и сильно, - говорил, как всегда, медленно, не торопясь. Не в привычке Иосифа Гросмана было торопиться, - хоть в слове, хоть в деле, - ехать нам нельзя. На трех тысячах из пяти никакого асфальта еще нет. Да и самих дорог, говорят, нет. Пустыни, пески, степи.

- Ну ты хоть узнал о тех, кто там последними ездил?

- Узнал. Но это не автомобилисты. Это мотоциклисты. Я просмотрел их отчет. В песках они тащили мотоциклы на руках. И со всеми объездами путь до Душанбе по их спидометрам оказался пять с половиной тысяч.

Я мысленно добавил еще двести до Нурека. Ого, цифра внушительная. Пока я упражнялся в арифметике, Иосиф продолжал:

- А на машине туда не пытался добраться ни один турист. Последний автопробег организовывал Лихачев в 1936 году. Пять новых машин отправились до Душанбе, потом даже в сердце Памира смогли добраться, в Хорог. Но две развалились, не доехали. Остальные так и оставлены были в Душанбе. Дело твое, Адик, машина твоя. После такой поездки ты вернешься обратно на разбитой колымаге. Я бы свою машину пожалел так уродовать.

- А я не жалею. Подумаешь, новую куплю.

А сам уже предвкушал встречу с новыми местами, представлял степь, запах мой любимый степной, - запах полыни, ночевки под ярким звездным ковром.

Я уговорил Иосифа не жалеть чужую вещь. Он тоже, напевая, начал собирать рюкзак.

Мы поехали. Пока шли по асфальту - как-то даже не замечали пройденного. Проезжали города: Рязань, Пенза, Куйбышев, Уральск. Они проносились мимо, таяли у нас за спиной. Свернули на юг, на Актюбинск.

Между Куйбышевым и Актюбинском начались перерывы с асфальтом, - пока ненадолго, где на километр, реже - на два. Обрывался внезапно, дорога исчезала, превращалась в полосу крупного, зернистого песка. Полоса эта виляла между сосен. Пересекали небольшие деревеньки, дома виделись с обоих сторон от дороги, фундаментами утопая в песке. На лавочках сидели старики и старушки. Старики читали газеты. Старушки вязали. На вас они не обращали ровно никакого внимания, хотя за машиной тянулся шлейф потревоженного песка. По-видимому, здесь проходило множество грузовых машин ежедневно, наша пыль была мелочью.

За Актюбинском асфальт кончился совсем. Дорога превратилась в каменистую колею, взбирающуюся на совершенно лишенные растительности сопки, горы, холмы, - уж и не знаю, как правильнее было бы называть эти мрачные скалистые отроги чего-то дальнего и неведомого, рассыпавшиеся впереди на многие и многие километры. Мы приближались к городу Эмба, к родине Иосифа. От Эмбы до родной его деревни было всего километров пятьдесят.

Иосиф называл эти горы - Мугоджарами. Дорога, а точнее - автомобильный след, жалась к железнодорожному полотну. Будто боясь заблудиться на Мугоджарах. Дорога вилась то справа, то слева от полотна, уходила в какие-то трубы под насыпь. В трубах стояла на полметра вода. Иосиф предупреждал:

- Смотри, не замочи двигатель. Заглохнем. А помощи ждать неоткуда.

Действительно, уже несколько часов, - те, что мы ехали после Актюбинска, - никто не обгонял нас, никто не попадался навстречу.

Иосиф перед каждой трубой отправлялся промерять лужи.

Мы благополучно добрались до Эмбы. Я думал про себя, - свернем, погостим у родителей Иосифа, полакомимся чешской задымленной курицей, поедим шпекачек, сметаны - настоящей, не чета водянистой московской.

Но Иосиф опять проявил здравомыслие. Сверни мы - и вылетал бы день. А лишнего дня у нас не было. Мы не имели права опаздывать к началу работ. Я и так своей безумной затеей поставил под возможный удар наше общее дело, ведь застрянь мы во всех этих песках и степях - и срывалось начало работ, срывались, скорее всего, последующие восхождения.

Я чуть погрустил, но Иосиф был прав. И сам себя корил:

- Вот, рассказывал тебе до Эмбы, как они там живут - и ввел в соблазн. Еще бы - несколько коров, овцы, козы, куры, индюки. От этого у кого хочешь голова кругом пойдет.

Здесь, на пустынном бездорожье, мала была вероятность встретить гаишника. После Эмбы я отдыхал километров сто, машину пока вел Иосиф. Отдыхал, - освобождая в первую очередь наиболее уязвимые места. Лежал на заднем сиденье на животе. Осматривал зад в зеркальце. Пока, - тьфу-тьфу, ни покраснений, ни волдырей не появилось.

Дорога со склонов Мугоджар скатывалась на дно каменистой пустыни. Я сел за руль. Мне было интересно, я совершенно не уставал. Был я тогда еще здоров, как бык, вынослив. Но была еще одна причина того, что практически все время вел машину я. Почему-то я был уверен в том, что лучше, чем Иосиф, справлюсь с ручным управлением. С этими рычагами слева-справа, с могучим тормозом. Я отжимал его со всей силой правой руки, при этом упираясь с не меньшим усилием в спинку сиденья. Это было мальчишество, неопытность, самомнение. Ведь Иосиф с работающими ногами уперся бы в десять раз сильнее.

Потихоньку появлялись обещанные нам автомотолюбителями подарки. Камни и такыры сменялись глубокими песками. Машина садилась, застревала, буксовала. Я сдуру еще сильней выжимал газ, -машина совсем зарывалась. Иосиф вылезал, упирался могучим плечом в багажник, просил газануть осторожненько. Машина, гудя и подвзвизгивая дисками, выбиралась из ловушки. Когда не помогало плечо, подкладывали ватники. Я поражался предусмотрительности своего соседа. Ведь в Москве я смеялся:

- Иосиф, мы же едем на юг, зачем нам ватники? Но он невозмутимо запихивал в багажник несколько ватников, несколько метровых широких досок. На мой вопрос он, хитро улыбнувшись, говорил:

- Узнаешь, скоро узнаешь. Поймешь, что не зазря. А места и веса почти никакого, или ты собираешься машину телевизорами загружать?

Теперь я убеждался. Не зазря!

Вдруг совершенно неожиданно перед нами из песка возник автомобиль, маленький, горбатый, голубой "Запорожец". Он пыхтел, зарывшись по днище задними колесами в песок. Услышав наше приветственное гуденье, из крохотной машины вылез огромный человек лет тридцати-сорока. Как он там внутри помещался - казалось непонятным. Да еще не один, - из другой дверцы вылезла молодая девушка. Она была одета так, словно вышла из дому на службу, - белая блузка, юбка - тоже белая, чулки и туфли на высоком каблуке. Мужчина для данной обстановки был одет более подобающе - засаленные рабочие штаны, рубашка-ковбойка в клеточку.

Это оказалось свадебным путешествием из Днепропетровска в Самарканд. Петр заведовал гаражом. Потому не боялся путешествовать на собственной машине. Но он оказался наивнее нас. Он взял с собой атлас, ехал строго по карте, - пока ехалось. А попав в пески, заглянув в расширившиеся от ужаса глаза своей подруги, он готов был уже повернуть вспять. Бездорожье его обескуражило. Ведь на карте четко виделась лента шоссе. Только атлас, наверное, соответствовал пятилетним планам, а не реалиям нашей жизни.

Наше появление помогло им прийти в себя. У "Запорожца" восемнадцать лошадиных сил, у нас - пятьдесят. Была возможность в случае большого залета вытаскивать впереди идущую машину с помощью второй. Чаще все же приходилось по старинке, вручную. Только толкали теперь сзади вдвоем. Иосиф и Петина подруга. Туфли на каблуке она не снимала при этом. Видимо, не было ничего более удобного для работы. Она не взяла с собой никакой одежды, кроме городской. Вот это медовый месяц! Вот это - испытание взаимных чувств! Да после этого с такой подругой - хоть в полымя!

Парой машин мы добрались до Сыр-Дарьи, пройдя все пески, все барханы вместе, помогая друг другу. Нам необычайно повезло, всем четверым, в том, что мы встретились.

Но до Сыр-Дарьи было еще много приключений.

Мы заночевали, выбравшись из песков на вполне сносную грунтовую дорогу. На горизонте миражом мерцал город. Настоящий, с высокими домами. На ночь мы жгли костер из каких-то саксаулин, долго сидели под яркими звездами, под южным темно-синим небом. Мои московские грезы осуществлялись. В отличнейшем настроении я завалился спать.

Проснулся от того, что через открытое окно меня жевал верблюд. Еще с десяток толпились рядом, заглядывая в окна. На одном из них восседал старик-казах, с желтым, спекшимся от солнца лицом.

Все повыскакивали из машин. Кроме меня, конечно. Старик важно подавал каждому руку, знакомился. Иосиф и Петя вытащили свои фотоаппараты, защелкали затворами. Старик на верблюде. Потом по очереди: Иосиф на верблюде, Петя на верблюде, Петина жена на верблюде. Ее пришлось подсаживать на высокое седло. Верблюды были все - дромадерами. То есть, попросту говоря, одногорбые. Очень большие. Тайна закрепления седла на спине такого верблюда неизвестна мне до сих пор. Ну, не может седло держаться так, разве что с помощью клея или гвоздей.

Прошел целый час, пока наконец казах увел своих верблюдов. Мы спокойно расположились позавтракать возле машин. Только разлили чай по кружкам, - скачет, поднимая за собой султан песка, наш казах, но уже на лошади. Кричит еще издали:

- На верблюде фото сделал, да! Давай, делай теперь на кобыле.

Иосиф щелкнул его еще несколько раз, спросил, куда прислать готовые фотографии.

- Э, куда? Ну, сюда, однако. Город Челкар, Сатпаеву Жолдасу.

Дополнительных координат он не знал. Он думал, что Сатпаева знают везде. Дитя степей. Мы долго пытались отгадать, сколько ему лет. С одинаковым успехом ему можно было дать и сорок, и семьдесят.

В Челкар ворвались на полной скорости. Впереди шел наш "Москвич". Дорога была тверда, как будто со специальным покрытием. Я совсем забыл про осторожность, и очень удивился, почувствовав, что машина встала. И она не просто встала. Она стояла в огромнейшей луже, прямо посреди города. В огромнейшей луже, занимавшей достойное место на центральной площади города. Мотор залило по клапанную коробку, и он наглухо заглох. Часа два возились мы, пытаясь собственными силами вытянуть машину из воды. Но даже "Запорожец" не смог ничем помочь. Через два часа подошел трактор. Челкарские ребятишки, коричневые насквозь, сопровождали наше освобождение дикими воплями и плясками. Еще бы! Какой-то чужеземный "Москвич", да еще погруженный вместе со своим водителем в самую главную городскую лужу.

Иосиф подправил все мелкие наши повреждения. Дальше - явились новые проблемы. Мы не знали - куда ехать дальше. Ехать ли обычным путем, которым ходят грузовики, который делает крюк в пятьсот километров, или пробиваться триста по абсолютному бездорожью, зато вдоль железнодорожной насыпи. Мы выбрали бездорожье. Опытные шофера говорили, что все равно "Москвич" не пройдет к Иргизу, советовали дожидаться попутной военной широкошиниой машины, грузиться на борт.

Мы выехали из Челкара в южную степь. Встреченный нами казах неторопливо втолковывал нам маршрут:

- Есть тут тропы верблюжьи мимо барханов. По ним и строители едут два раза в год на грузовике. Там след шин должен оставаться.

След шин! По нему ориентироваться! А дожди? Неужели остались следы?

Но не бывает здесь дождей с марта по ноябрь. Иногда набегают тучи, кажется, - вот сейчас ливанет, а нет, капает несколько капель всего. И этим дело кончается. Дожди такие называются воробьиными.

Казах продолжал:

- Первый день идешь - солнце слева. Так дойдешь до мазара Алымова.

Мы понимали, догадались, что мазар Алымова - это могила Алымова. Потом мы видели тысячи мазаров. Ими усеяны все степи и пустыни Азии. Хоронят умершего там, где он скончался. Покойнику подгибают ноги к подбородку, заворачивают в белую грубую холстину, во много слоев. Никуда не зарывают, сажают на песок. А вокруг возводят четырехстороннюю, с башенками, стену, замок, крепость маленькую. Простой человек похоронен - мазар в метр высотой, два на два метра. У знатных - более напоминают мавзолеи.

- От мазара повернете так, - продолжал казах, - чтобы солнышко в правую щеку было, и так дойдете до высохшего соляного озера - такыра.

Он говорил, мы тщательно наносили все ориентиры на бумагу, делали карту-схему. Я обратил внимание Иосифа и Пети на то, что казах все время употреблял слово "идти". Видимо, он подразумевал, что будем идти со скоростью верблюдов, как он ходит. Мы учли троекратное превосходство в скорости автомобиля над верблюдом, внесли корректировки в нашу карту.

И, оказалось, перечли верно. Через три часа езды по еле заметному следу шин совершенно неожиданно уткнулись капотами в мазар. Он был столь мал, что за сто метров сливался с рассыпанными по всей степи большими камнями. Но мы вышли точно на него. Точно так же к концу второго дня мы выехали к высохшему соляному озеру. Маленькому, метров двадцать шириной, оно заблестело в глаза только уже когда машина пошла по абсолютно ровной его поверхности. Из-за руля такое и не заметишь с расстояния. С верблюда, с высоты двух метров - легче.

Вился еле заметный на сухой траве след грузовика. Вероятно, за месяц до нас кто-то огибал барханы, пробираясь в бригады овцеводов.

Барханы величественно высились вокруг, высотой поднимаясь на десять - на пятнадцать метров. На мелкие можно было и заезжать. Я почти до самой верхушки заехал задом, огляделся. На лужайке, словно мираж, паслись коровы. Мне они показались совершенно тощими, раза в два меньше, чем костромские или вологодские. Эти были рыжие, грязные, с обломанными рогами. Иосиф, знаток казахского степного житья, объяснил мне, что они на вольном выпасе, никто не приходит их доить каждый день. Доят раз в месяц.

- Сейчас я покажу, каким образом их доят после столь больших перерывов. Одичавшая корова звереет, не подпускает к себе человека близко, отбивается, чем попало. Скольким неосторожным любителям молока приходилось ходить, украшенным шрамами.

Как оказалось, корова не подпускает никого спереди, но прозевывает подход дояра сзади. Иосиф, улучив подходящий момент, зашел с тылу и схватил одну из коровенок за хвост. Не дав ей опомниться, он начал раскручивать бедное животное вокруг себя, словно атлет, раскручивающий спортивный молот. Может, это мне и мерещилось, но я видел, что коровка отрывалась несколько раз от земли всеми четырьмя своими копытами, летала вокруг Иосифа по кругу. Помотав ею раз двадцать, Иосиф спокойно взял ведро и принялся доить. Присев на корточки у вымени, надоил литра два молока.

Неподалеку от стада мы увидели летнюю юрту овцеводов. Подъехали. Вокруг на кусках толя, картона, на обрывках газет сушились белые комочки. Молодая хозяйка угостила нас - это был верблюжий сыр. Сыр коровий казахи-кочевники не едят. А верблюжий, высушенный до твердого орешка, наездник укладывает в карман ватных штанов. Эти катышки сосет он целый день, в пути - и совершенно не испытывает голода.

Также вокруг юрты сушилась верблюжья шерсть. Я остался как-то равнодушен к ней, но Петина жена с удовольствием купила мешок шерсти-сырца, то есть шерсти непряденой. Мы же с Иосифом купили несколько килограммов молодого, еще не засохшего сыра. Нежнейший вкус, начисто отшибавшийся при высушивании, привлек нас, мы питались потом этим сыром до самого Нурека.

Оставался последний, по нашей карте, день объезда, переход до железнодорожной станции Тогыз. И вдруг внезапно, когда сложный участок казался уже почти пройденным, со страшным скрежетом горбатый "Запорожец" завалился на бок. Причину Петя, водитель-профессионал, механик и начальник гаража, установил сразу. Лопнула задняя полуось. Даже человеку, никогда не копавшемуся в машине, не знающему ничего об ее внутреннем устройстве, при словах "лопнула полуось" становится ясно, что засели мы изрядно. Запасной полуоси, разумеется, не было. Петя все-таки ехал в свадебное путешествие, а не на авторалли.

Единственный выход - на моем "Москвиче" везти Петю назад, в Челкар, искать там умельцев или склад с запчастями. И если не найдется новой полуоси, - выточить на станке самим.

Иосифа мы оставили, расставив палатку, возле бездвижного "Запорожца" и молодой жены в юбке. Пришлось уверить Петю, что Иосиф, несмотря на сходство свое с Гераклом, человек интеллигентный и порядочный, к чужой жене приставать не станет. Петя перестал коситься назад, мы весело покатили по своим же следам, в славный город Челкар.

Запасных осей мы не нашли. Зато нашли станки в вагонном депо. Нашли к ночи. На дверях уже болтался замок. Нашли сторожа, уговорили... Петр выточил полуось из прекраснейшей заготовки, - из вагонной оси, ибо ничего более подходящего в депо не нашлось. Предварительно "отпустил" ее, сделал мягкой, податливой для резца, фрезы. Где только он там сумел ночью углядеть электропечь, как включил? Закончив обточку, снова закалил деталь. До нужной твердости.

Я по образованию - литейщик. Термообработку учил по книгам, чуть-чуть встречал на практике. Нам доказывали всю сложность закалок, отжигов, отпусков и других обработок, связанных с изменениями температуры. Нас учили, что недопустимы ошибки даже на градус.

У Пети посреди ночи не было никаких средств для измерений, - ни термопар, ничего. За толстенной кирпичной стеной депо Петя творил чудо. Полуось отлично подошла, Петя быстро ее поставил на место, проехал на ней до Самарканда, вернулся в Днепропетровск, еще несколько лет ездил, пока не продал, - в моду входили "Жигули".

Все кончается. Кончились и пески, и объезды, степи. Под колесами чувствовалась твердая, укатанная грунтовая колея. А через лобовое и левое стекла мы видели серую гладь Аральского моря, простиравшегося за горизонт.

Я стоял на старом берегу, твердом берегу. Море с каждым годом отступает, высыхает. Началось это не вчера. Питающие его две гигантские реки - Амударья и Сыр-Дарья, - доносили и доносят все меньше горной памирской воды. Воду по дороге разбирали колхозы на полив, разбирали бездумно, без меры. Тем самым портя, засаливая почву. Процесс бесконечен, - засоленная почва требует еще больше воды, засоленные посевы требовали новых промываний. Ах, если бы у места разбора стоял частник, вроде ростовщика Джафара, и отпускал воду за деньги! Экология огромнейшей территории, включающей в себя три республики-государства, не была бы нарушена. Урожаи были бы в десять раз больше, а расход воды - во столько же раз меньше. Но революция приставила к раздаточному колесу бедняка Ходжу Насреддина, а тот начал раздавать воду бесплатно. Даваемое бесплатно - чаще всего и не замечается, как даваемое. И не оберегается, и не пользуется уважением. Что ты наделал, Ходжа Насреддин!

Обогнув озеро Арал, мы достигли большого города. Аральск! Наконец-то мы видели зелень, запыленные, но деревья, кусты роз на центральной улице. Мы снова ехали по асфальту. Но на сей раз я не поддавался, внимательно следил за дорогой.

За Аральском асфальт вел промеж заболоченных низинок, камышиных зарослей. Видимость была ухудшена всем этим, да еще и сумерки подступали. Темнело. Иосиф дремал.

Я разогнал машину до шестидесяти километров. И вдруг страшный удар подбросил и остановил "Москвич". На счастье, за минуту до этого Иосиф приоткрыл переднюю дверцу, уперся рукой и дышал ночной болотной прохладой, - не сделай он этого, вылетел бы через лобовое стекло. Меня же ударило о руль с силой огромной, - я и вздохнуть не мог, пока Иосиф не отмассировал мою грудную клетку.

Поперек шоссе проходила траншея, глубиной в полметра, не было никакого предупреждающего знака, фары мои были забрызганы грязью, я прозевал это препятствие.

Я загрустил, удар был настолько силен, что я не сомневался в возникновении поломки. Доже более того, казалось, что машина развалилась.

Но вылез Иосиф, вылез Петя, полезли под машину, посветили там "переносками", прощупали передний мост, рулевые тяги, колеса.

- Заводи, - проворчал перепачканный грязью Иосиф, - "развалилась, развалилась", да твоя колымага и не такое выдержит, зря мы только под грязным ее брюхом ползали. Она у тебя той же крепости, что и грудная клетка.

Я завел, потихоньку дал вперед, машина с первого хода уперлась только, но после того, как я подгазовал, выехала на ровный асфальт.

От "Жигулей", уверен, ничего бы не осталось. Пришлось бы их прямо тут и бросить, в болотах приаралья. Мне еще не раз за то лето приходилось убеждаться в том, что машина моя - чудо надежности. Я и не замечал в Москве, - толстое железо кузова, под 1.3 мм, укрепленное лонжеронами. Все это утяжеляло машину на полтонны. Но мне-то не таскать ее на себе. А Иосиф из песка и грузовик мог вытолкнуть.

Особенно пригодилась эта прочность при форсировании горных рек. Обычно в местах бродов решались перебираться только на грузовых машинах, идущих на высоких осях. Чтобы не заливало двигатель, приходилось скакать с камня на камень на огромной скорости.

За Аральском асфальт вновь пропал, но сменился на этот раз не песками, а грунтовым грейдером, еще на сотни километров. Только в Кызыл-Орде мы опять зачертили шинами по горячему асфальту, мягкому, проминавшемуся даже под ногой. Асфальтовый путь простирался до самого Ташкента.

Содержание Гл 7 НУРЕК 01 02 03

	Жизнь после травмы спинного мозга