Глава 7. НУРЕК (3)

За Аральском мы выехали к Сыр-Дарье. Несмотря на все происки колхозников, полноводная река катила свои воды навстречу нам. Серые волны били в камышовые берега. А может быть, это был лишь весенний разлив, и к концу лета река зауживалась, замирала. Мы не знали, что здесь останется к осени.

Здесь мы распрощались с нашими спутниками. Петя останавливался на небольшой отдых (все же у них было свадебное путешествие, а не марафон). К тому же, он хотел повытрясти из двигателя песок, забившийся во время нашего перехода пустыни. Мы тепло распрощались.

Проехав без остановки областной центр Казахстана, город Кызыл-Орду, затем военное поселение Туркестан, вышли на прямую нитку асфальта, уводившего в солнечный город Ташкент. За пять километров до Ташкента пересекли межреспубликанскую границу. На каждой ее стороне стояло по чайхане. На казахской стороне поили чаем черным, с жирным каймаком-сливками. На узбекской тоже подавали черный чай. В больших, украшенных красно-золотыми узорами чайниках. Чайник ставился на середину стола, на всю компанию, в маленькие золотистые пиалушки клиенты уже сами разливали по мере надобности.

Естественно, я не зря упомянул все это, ибо мы задержались и у той, и у другой. Пили чай и ели плов.

В казахской плов подавали пустой, рис с морковкой. В узбекской чайхане плов был настоящий, желтый от шафрана, с огромными кусками жирной баранины. Правда и стоил - раза в три дороже. На стол ставилось также блюдо зелени: рейхан, напоминающий нашу мяту, однако с каким-то тонким и изысканным привкусом, петрушку, укроп, зеленый лук. Казахи почему-то зелени не ели. Узбеки ломали к зелени куски лаваша, а чай пили с мягкой, пышной, сдобной лепешкой.

В Таджикистан мы въехали через заставу Ура-Тюбе. На таджикской стороне тоже стояла, но уже чойхона, по раскраске которой становилось ясно - наконец мы будем пить чай зеленый.

Путь к Нуреку лежал через два высоких перевала.

Дорога на Шахристан шла по черным сланцевым плиткам. Снег стаял, поэтому я легко справлялся с управлением машиной. Текла рядом тонкая прозрачная речка. Существует такой обманчивый эффект в горах, - кажется иногда, что вода реки течет вверх. В гору течет, поднимаясь на преграждающий нормальное течение отрожек.

С перевала Шахристан дорога скатилась в зеленую, обсаженную деревьями грецкого ореха, абрикосовыми и персиковыми, Зеравшанскую долину. От кишлака Матча дорога вновь пошла в гору, к последней преграде на нашем пути - перевалу Анзоб. Анзоб достаточно высок, - за три тысячи метров. На перевале лежал снег, движение еще было закрыто. Дело в том, что осенью перевал закрывается для движения, зиму стоит в снегах, и только в конце мая первые грузовики пересекают Гиссарский хребет в этом месте.

Когда мы подъехали, оказалось, что еще движение не открыто. Но никого не было, кто бы мог запретить это движение. Иосиф взял лопату и ушел вперед. Расчищать пришлось немного и в немногих местах. Лишь кое-где откатил в сторону огромные глыбы спекшегося уже на солнце снега.

Мы проехали. Проехали последний перевал. Проехали Душанбе. Очень хотелось приехать в отряд к ужину, да не было суждено. Сгущались сумерки, слипались глаза после тяжелого дня. Я увел машину на обочину.

Мы стали на вершине хребтика, разделявшего долины Душанбе и Нурека. Вокруг расстилались такие же, маленькие, бесснежные, хребты. Невысокие, всего каких-то полторы тысячи метров.

Сам Нурек расположен в достаточно глубокой котловине, всего в пятистах метрах над уровнем моря. Проснувшись поутру, мы все это разом и увидали, - Маленький Памир, серпантины дорог, ведущих в разные стороны, Нурек далеко внизу.

Первого июня, после торжественного открытия лагеря в Сай-Пихо, расположившемся в живописном ущелье, бойцы на грузовиках впервые отбыли к месту работы, за три километра, к нурекскому камню.

Почему лагерь в трех километрах? Но вокруг камня это было ближайшее место, пригодное для отдыха. Ведь днем жара стояла ужасающая, днем надо было залезать в густую тень, иначе за два часа на солнышке можно было превратиться в котлету.

Так и был устроен распорядок дня. Днем не работали, пережидали жару в благословенном Сай-Пихо. С полдня, а то и с одиннадцати утра, - отлеживались в живоносной тени. Работа была - сверхтяжелая. Жара отнимала силы, трепала нервы.

Маркелов ругался с Иосифом.

В Сай-Пихо все постройки предназначались отнюдь не нам. Но Божуков сумел выбить для нашего проживания несколько уже построенных, но еще не заселенных дач для начальства. Нам жилось там, конечно, очень неплохо. Но это начальство решило еще заиметь на нашем горбу бассейн для собственного впоследствии купания. Нам поручили его сложить. Божуков бросил на это дело Иосифа, поскольку понимал, что только он справится с такой задачей, что вообще гордым альпинистам не в дугу будет вместо скальной работы для каких-то жирных туш бассейн выкладывать.

А Маркелов начал вопить, что вот, мол, он на жаре не хочет работать, что здесь в тенечке ошивается, еврей хитрый. Иосиф, забыв на миг о своей флегматичности, отвечал возмущенно, что он не еврей, а чех.

А я, как комиссар, говорил с одним, говорил с другим, мирил обоих. В конце концов Иосиф закончил бассейн, присоединился ко всем остальным, примирение состоялось.

Все же не комиссарством я занимался в Нуреке. Каждый день для меня начинался одинаково. В шесть утра я уже сидел за рулем, вылезал из-за баранки в двенадцать вечера. Ездить надо было много. Возить документы, сметы, искать в Душанбе больших начальников по всем их резиденциям. Составляя смету, надо было выбивать из начальства как можно больше денег на зарплату бойцам. Каждый день, не по одному разу, я гонял в Душанбе. Машина потихоньку разбивалась. Каждый раз, когда я возвращался, Нина Божукова набивала машину ящиками с фруктами и зеленью. Ящики дырявили багажник, но я не обращал на это внимания. Как и все в нашем отряде, я смотрел уже на собственный "Москвич", как на казенный.

Я бы сам, конечно, никогда не справился со всей этой бухгалтерией. Но, на счастье, в отряде нашелся человек, который спас стройку, спас наши зарплаты. Саня Пиратинский, альпинист, тренер свердловских скалолазов, включен был в отряд как обычный боец. Но оказался способнейшим финансистом. Он вовремя вмешался в составление смет, сумел увеличить полагавшиеся нам суммы в два раза.

Теперь мы мотались вдвоем. По бухгалтерам, расчетникам, в финансовый отдел, опять же - в Душанбе. Саня имел права, лихо водил мою машину с ручным управлением. Но, в отличие от меня, он, как мужик хозяйственный, не мог ни на какую вещь смотреть как на казенную. Слушая скрежет сцепления и рулевых тяг, не оставался равнодушным. Ездил в мастерские, ремонтировал, пока я отдыхал, обедал, или после работы. Вновь работало сцепление - и мы неслись в Душанбе по горным дорогам с жуткой скоростью. Только стекла приходилось поднимать, закрывать, - иначе могло сильно обжечь струёй раскаленного воздуха.

Фактически, начиная с некоторого момента, Пиратинский взял на себя труднейшие обязанности прораба. Должность эта изначально не была предусмотрена, пришлось добиться у руководства стройкой, чтобы Саню официально назначили. Саня изучил все проекты и чертежи крепежа, разработанные геологами и строителями. И он фактически спас всю работу отряда.

Оказалось, проектов крепежа было два. По первому предполагалось бурить глубокие отверстия - шпуры по диагоналям, на пятнадцать - двадцать метров углубляясь в скалу. И на анкерах, в них вставленных, должен был держаться камень.

По второму проекту по краям, сверху и снизу скалы, бурились сто анкерных точек, в каждой четыре дыры - шпура глубиною в два метра, куда на цемент сажались железные прутья — анкеры. К ним мы должны были приварить две пластины, в них вставлялся валик - коуш, на котором с одной стороны закреплялся трос. Зажимковывался по-строительному. А другой конец троса натягивался струбциной.

На камне осуществлялся второй проект.

Все железо в Нурек доставлялось вертолетом. И вот этот вертолет исправно привозил нам прямо к камню все это железо. И только Саня Пиратинский смог вовремя сообразить, что работаем мы - по первому проекту, а железо нам возят - по второму!

Врагом номер один на камне была жара. Было необычайно жарко даже для Нурека. О железо обжигались руки до волдырей. В пять вечера вода на камне кипела. За смену ребята выпивали по полведра. Воду надо было носить снизу, каждая ходка - два часа. На долю каждого приходилось в день по две смены.

Не знаю, прав ли я, описывая подробности жизни моих друзей. Это ведь не из спинальной жизни, описанию которой и посвящена эта книга. Но я там был. Работал, помогал - чем мог. Интересы отряда - были моими интересами, моей спинальной действительностью.

Враг номер два - сварочные работы. Их оказалось море. А сварщик - один, Генрих Волынец, настоящий сварщик. Еще в войну юношей варил танки на родном Уралмаше.

Сильный альпинист, чемпион Союза, - он был самым старшим в отряде по возрасту. Ему было сорок семь лет. Но Генрих поблажек не просил. Наоборот, увидев, что не успевает приварить пластины в срок, Генрих переселился на камень, поставил на скале палаточку, варил и варил по восемнадцать часов в сутки.

Ребята высыхали на глазах. Загорели до черноты. Возникали сомнения - при такой работе останутся ли силы еще и на участие в первенстве альпинистском.

Бойцы потребовали собраться на обсуждение наших дел. Божуков открыл собрание. Командирским тоном объяснил то, что и так было ясно. Взятые обязательства надо выполнять. После говорил я. Я извинялся за Валентина, просил ребят простить ему ругань.

- Никто не может заставить ни одного из вас работать и дальше в этих ужасных условиях. Каждый из вас заключил со стройкой месяц назад договор, каждый может сейчас его расторгнуть. Имеет моральное право. На камне нет необходимого железа, нет анкеров, струбцин, тросов, их не успели сделать и завезти. И завтра их не завезут. В работе - простой. Решайте сами. Ждать три-четыре дня железо и продолжать работу до конца. Или уезжать в горы. Или возвращаться домой, что вернее, потому что горы без вертолетов Нурекстроя отпадают. Встал Олег Космачев:

- У меня в левом кармане лежит красный билет. Если я коммунист, то я должен быть в первую очередь честным. Честным и в своих обязательствах. Я обязался подвесить камень в сетку тросов - и я не уйду со скалы, пока не докончу работы.

Единогласно проголосовали - работу закончить.

Через десять дней работа была завершена. Генрих, почти совсем без сна, приварил все пластины к анкерам, все троса к пластинам, во всех анкерных точках. Троса натянули струбцинами до звона, троса зажимковали, все смазали толстым слоем пушечного сала.

В последний день вертолет привез из Душанбе не менее ценный и ответственный груз, чем все наше железо, - правительственную комиссию. Геологи шарили по трещине, вымеряли - не увеличилась ли? По отвесу никто из членов комиссии лазать не мог, их на просмотр поднимали на вертолете. Особенно рвалась бухгалтер стройки. Сколько она до этого нам всем крови перепортила, теперь ей очень хотелось посмотреть - за что же выписывала она по пятнадцати рублей на брата денег за каждый рабочий день на скале. Ей все до этого казалось, что не может такого быть, что слишком уж велика требуемая сумма. После этого полета просила извинения:

- Знала бы - по тридцадке платила!

Комиссия дала гарантию - сто лет.

Отдыха не намечалось. Команды разъехались по разным горным районам. Команда Божукова-Шрамко отправилась вертолетом к подножию Ягноба. Стена Ягноба - отвесная, более чем километровая, а находилась совсем близко от цивилизации. Умел Божуков отыскивать сложные новые машруты "за поясом". В ста километрах от Душанбе, в прекрасном ущелье. Рядом - поселок Ягноб. Ягнобцы -особая этническая группа, непохожая ни на таджиков, ни на тюрков. Ягнобцев отличали голубые глаза и рыжие кудри. Их жены были стройны, высоки, красивы, не прятали лица под чадрой. У ягнобцев и язык отличался от таджикского, рядом жившие таджики его не понимали.

Высота Ягноба невелика, всего 4600 метров. Но стена не просто отвесна, - она нависает множеством карнизов, балконов, натечным льдом в верхней башне.

Я тоже прилетел к подножию стены вместе со всеми. В вертолете сидел в своей домашней коляске, притиснутой в проход.

Из вертолета нас вместе с коляской сгрузили на чудесную изумрудную поляну. Пахло диким луком, чабрецом. Даже после Сай-Пихо - это место ощущалось раем.

"Москвич" мой остался в Нуреке. Саня Пиратинский наконец-то имел возможность привести его в полный порядок. Тем более, что ему предстояло пройти горными дорогами прямо в сердце Высокого Памира, в столицу гор - Хорог.

Я катался под стеной с биноклем, выбирал наиболее удобные для наблюдения за движением команды точки. Я видел сцены - фантастические. Когда, например, Гена Шрамко зависал на кончиках пальцев одной руки, ногу закидывал выше головы, проходил таким образом сложный участок. Гена, капитан команды, шел впереди. За ним шел Валентин, страхуя через часто забитые крючья. За ним - Миша Петров, ленинградец. Еще в команду был включен Слава Ванин, молодой, но цепкий и сильный, мастер спорта. Последними висели на веревках чемпионы Союза питерцы Гена Гаврилов и Витя Маркелов. Маркелов в группе был сильнейшим, мог бы прокладывать путь впереди, но сказал что-то поперек Гене Шрамко, и капитан отправил его в хвост, выбивать крючья.

Шрамко перечить было невозможно. Это был редкий в те времена в альпинизме профессионал. Таджикская федерация альпинизма регулярно "раздевала" его за сильные восхождения. К моменту начала восхождения на Ягноб Гена имел официально смехотворный второй разряд. Но это его не волновало. Он был профессионалом, работавшим на Нурекстрое начальником скалолазного участка. Главной его работой было - установка металлических сеток для защиты от падающих с высоты камней. Работа - опасная, скалолазы надевали защитные каски.

На такой работе Шрамко презирал официальный альпинизм. После очередной дисквалификации взял раскладушку и ушел в одиночку на пятерочную стену. Так всю и прошел - с раскладушкой.

Витя разбирался в ситуации лучше, но не возражал, выбивал крючья и отсылал первому.

Через шесть дней стена была пройдена. Команда вышла на пологую вершину. Шел дождь, но он не был уже страшен. Чуть на ту сторону под вершиной мирно паслось стадо овечек. Пастух угостил ребят брынзой и лепешками. Победители Стены Ягноба быстро скатились по травяной тропе в наш базовый лагерь.

За это восхождения им было присвоено звание чемпионов страны в классе технических, стенных восхождений.

Но сезон не кончался.

Мы вернулись в Нурек. Божуков, Шрамко и Ванин собирались на новое восхождение. Пополнив команду свежими силами (если можно так сказать о только недавно закончивших работы по крепежке камня) - Юрой Акопджаняном и другими ребятами, отправились под новую стену. Стену пика Маркса. И откуда только брали силы? После тяжелейшей работы, после Ягноба, - сделали и эту стену, прошли траверсом, высотным траверсом, выше шести тысяч метров. Завоевали еще одну золотую медаль первенства - в разряде высотных траверсов. Такого еще никому не удавалось в истории советского альпинизма.

В Нуреке меня ждал родной темно-зеленый "Москвич". Пиратинский времени не терял. Перебрал все узлы, подготовил машину к дальней дороге. Я снова сел за руль. Только теперь рядом был не Иосиф. Иосиф уехал домой. Саня часто сменял меня за рулем на протяжении этих километров до Хорога. Мы почти не останавливались в пути.

Трасса, воспетая Юрием Визбором... Трасса, о которой в те годы писали в газетах: "...как там вообще можно ездить, тонкая лента серпантина, обрывы, пропасти, две машины не разъедутся. Вот скала, на ней надпись "Сергей Лыков проехал прямо"...". Это значит, не успел свернуть, ушел в пропасть.

Зато я наконец увидел весь Памир, а не только его верхушки. Ведь как альпинисты? Грузятся на вертолет и летят в базовый лагерь, на высоту четырех тысяч. А огромное памирское пространство, реки, сырты, стада? С борта вертолета всего не рассмотришь, даже масштабы, размеры оценишь - искаженно.

В конце концов, мы прибыли в Хорог. Машину оставили, пересели опять на винтокрылую машину. После огромного перерыва я опять был в своих любимых горах. Высоких горах. Наверное, я и любить их начинал - только тогда. Когда опять парил над ними, над ледниками, над снежными пиками. -

Базовый лагерь на 3.800. Полянка, травка, - но ночью морозно. Вокруг стояли горы, снег, лед и камень, соединившиеся давно, на заре Земли, неразлучные.

Но лето - заканчивалось. Закончились восхождения, Божуков был доволен, - еще бы, успеть столько за сезон наворотить!

Мы с Пиратинским засели за атласы. Надо было возвращаться в Москву. И буровить пески - не очень хотелось, тем более что машина моя дышала после дороги туда-обратно до Хорога на ладан.

Решили ехать сначала на восток, в Алма-Ату, потом повернуть на Петропавловск-Казахстанский, дойти до Иртыша, чтобы вдоль него добраться до Омска. А там уже - до Свердловска, родины Сани Пиратинского.

До Петропавловска все шло гладко. И до Омска шла степь.

- Где здесь ездят?

- А везде. Где проедут - там и едут. Кто этим берегом Иртыша, кто паромом переправляется на другой, там свое счастье ищет.

- А дорога-то?

- А нет дороги. Накатать - так вязнуть будут в колее по весне, еще хуже история.

Не обошлось без традиционной ямы, откуда извлекли нас трактором. Добрались до Омска. На окраине города солидный дядечка подсказал нам, указал поворот на только недавно открытую новую дорогу на Свердловск. Асфальт, говорит, недавно проложили, езди - не хочу.

В городе Омске мы как следует отоспались, подкрепились. Двинули в путь. Мчали по обещанному дядькой чудесному асфальту, распрощавшись в душе с Омском.

Дорога - загляденье, в шесть рядов, знаки иногда даже встречаются, обсажена молоденькими деревцами.

Так пролетели семьдесят километров. Я даже как-то не заметил, как все это счастье кончилось. С холма мы нырнули в крутой спуск, пролетели километра четыре, по глине уже, не по асфальту. Дороги дальше не было. Как всегда, оказалось, будет через несколько лет.

Мужик местный на лошади показался:

- Эх, милые, куды ж вы забрались, нет тут никакой дороги. Я вот на лошади еду, - вот и вся дорога.

Надо было возвращаться. Четыре километра да по мокрой глине. Как теперь выкарабкиваться? Саня собирал всякие ветки, палки, доски, подкладывал под колеса. Метр за метром мы одолевали подъем. Несколько часов.

Вернулись в Омск. Наученные горьким опытом, вырулили на проверенный веками екатерининский тракт. Безо всякого асфальта полторы тысячи километров. Зато - ехали, зато - машины встречные попадались. Не одни мы, значит, так ездим, все так ездят.

Впереди нас ждал Свердловск, - Пиратинский уже загодя расписывал, как встретит нас его родина в жаркие объятия. От Тюмени, подстегиваемые жаждой очутиться наконец в этих объятиях, летели стрелой, от Тюмени начинался асфальт.

Конечно, никакая машина не выдержала бы такого путешествия. Мы благословляли в душе комсомольцев города Душанбе. После возвращения из Хорога машина была словно заново сделана. Иначе - никакой Пиратинский бы не помог, она годилась только на то, чтобы до ближайшей свалки дотащить и бросить. Но нурекские связи сделали свое дело. Машина, как Феникс из пепла, была возрождена к жизни руками комсомольцев Таджикистана.

Заканчивалась наша одиссея.

Горел впереди огнями Свердловск. Европа, - по нашим представлениям, после целого лета Азии. Саня настолько уже приучил меня к тому, что его город - это рай небесный, что я потерял всякую осторожность. После долгой дороги мы вывалились из машины во дворе Саниного дома, он отнес меня в квартиру, положил на чистую белую крахмальную простыню. То, что я забыл на ночь снять и спрятать дворники с лобового стекла, мы узнали только утром. Когда их не обнаружили.

- Да, Пиратинский! Вот так меня твой город встречает.

От Свердловска, в общем-то, ехать тоже было не ахти. Но ничего не запомнилось, не отложилось в памяти. По сравнению со всем, что пришлось пережить в песках и горах. Разве что несколько мелких штрихов. Паром через Волгу - очень долго ждали. Казань. В Казани дядюшка Пиратинского - ученый, жил у самого кремля - поил нас чаем.

Нет, одно все-таки врезалось в память. Начиная с Горького, сплошной стеной пошли дожди, осенние уже дожди, затяжные, занудные. По мокрому асфальту несся мой "Москвич", и я напряженно всматривался в пелену дождя, в потоки воды по лобовому стеклу.

Потому что дворники мои навсегда остались у какого-то ночного доброхота из райского города Свердловска.

Содержание Гл 7 НУРЕК 01 02 03

	Жизнь после травмы спинного мозга